Инсталляция
Шрифт:
Бомж выскочил в коридор и принялся натягивать на себя ещё холодную куртку.
— Ты надолго?
— Не переживай, хозяйка, — молодцевато поднял сумку Гаврил, — сроки — эт святое!
Но на улицу бомж выходил со щемящей тоской в груди. Снег редкими клочьями покрывал землю, медленно пожираемый сочащейся землёй. Откуда-то из параллельного далёка доносился рёв простуженных собак. На канализационном люке собрался коллоквиум голубей по решению вопроса об обрезках размокшего хлеба.
Случайный взгляд на лавочки заставил Гаврила оцепенеть в изумлении. Ядрёно-красным
Жуткий рёв «стоять, ссска!» поднял чёрно-сизую волну ворон и голубей. Прухин мчался как кабан-секач, хрипя, подвизгивая и сминая кусты на своём пути. В багровой руке зачернела полицейская дубинка. Бомж понял, что не успевает до машины и бросил сумку. Дубинка врезалась в неё, погасла, и кулак Гаврила молнией вонзился в незащищённое пузо. Майор выдохнул облачко пара, сложился пополам. Бомж вынул дубинку из его ослабевшей руки и от души заехал рукоятью в лоб. Прухин разъехался глазами, оседая на стылый асфальт. Демократизатор полетел в урну, а Гаврил поднял сумку и засеменил к машине.
Задняя дверь уже была предусмотрительно открыта.
— Гони, Елисеич! — заорал бомж, с разбегу ныряя на просторное сидение.
Пальцы водителя выстукивали на руле что-то вальяжное.
— Дверку, может, прикроешь?
Гаврил раз за разом промахивался в попытках схватиться за ручку. Когда всё-таки удалось, он хлопнул дверью — да так, что иномарка содрогнулась. Прухин тем временем пришёл в себя, встал, развернулся кривым полукругом и вперил в машину аннигилирующий взгляд.
— Елисеич! — дал петуха Гаврил.
Водитель расправил рукава на официозном пиджачке, включил радио и только затем соизволил тронуться. Майор зря время не терял: не найдя глазами дубинку, посеменил за авто и заколотил по багажнику кулаками-молотами.
— Зря он так с муниципальной собственностью, — заметил водитель, поддав газу. Машину тряхнуло, зато они мигом оторвались от былинно матерящегося полицейского.
— А-а, это Прухин? — протянул водитель, наблюдая в зеркало, как разъярённый майор топает ногами по грязной луже.
— Прухин, — выдохнул бомж.
— Тот ещё дрын в заднице.
Машина повернула за дом, и дорога стала несколько дружелюбней. Бомж перевёл дух и смог, наконец, по достоинству оценить комфортабельность элитного тарантаса. Почти хоромное пространство, анатомические сидения, натуральная кожа, тонкий запах недешёвого алкоголя, модная подсветка…
— Нравится? — вкрадчиво вбросил водитель.
— Почему так захотелось снюхать муку с задницы стриптизёрши?
— Да, есть здесь что-то такое в воздухе…
Водитель виртуозно петлял в лабиринте приземистых, почти аварийных домишек. Время от времени балет приходилось тормозить: местные старички имели обыкновение выскакивать внезапно, из ниоткуда и как будто нарочно.
— Что, к Гондрапину? — вздохнул бомж, расстёгивая молнию на многострадальной сумке.
— Куда
— Тогда не подглядывай.
Гаврил достал из сумки галстук, носки, начищенные до блеска туфли и, главное, костюм: чистый, аккуратный, отутюженный. Переодевание в бешено скачущей по кочкам машине далось не без потерь — мягкая обивка и специально разработанная под Россию амортизация не уберегла его от пары шишек на голове.
— Воо, — протянул водитель, на слух определив завершение процесса. — А то засомневался, человека везу, или макаку в галошах.
— Язва ты, Елисеич…
— Просто давно не получал в хохотальник.
На том и порешили.
Отвыкший от пиджака, Гаврил ёрзал и чесался, самому себе напоминая вшивого. Дабы отвлечься, бомж пытался слушать радио, но говорильня ввергала в такое уныние, что он и сам не заметил, как предался недоброй ностальгии о временах, когда сутками не вылезал из-под галстука.
В конце девяносто третьего жизнь Гаврила рухнула в пропасть. Быстро осознав, что Москва выкачает скудные сбережения за месяц, если не раньше, он возвратился в Чернокаменск. Грандиозный Завод с Промзоной успели рассыпаться в труху, поэтому технологу не нашлось места и в родных пенатах. Через многое он прошёл: случайные подработки, пропавшую в метели машину, алкоголизм, отмывание денег, странные и удивительные знакомства… Момент, когда продолжать травоядное существование в эпоху хищника стало невыносимо, подкрался незаметно. Так и родилась идея пойти в политические активисты. А что, отличное пристанище для бездарей, не смогших найти себя в дивном новом мире — но, главное, он чувствовал, что только политика имеет минимальный шанс превратить кромешный мрак в городе во мрак хотя бы терпимый.
Гаврил с удивительной скоростью продвигался от рядового болванчика до без пяти минут депутата, подобно большинству жителям цивилизованных стран не подозревая, что проходит секретное тестирование. Каждый день — квитанции, счета, бланки, извещения… Прошедшие первый просев сами не замечают, как штрафы, вал извещений и невнятная молодёжь в цветных майках, которая выпрашивает подпись за какую-нибудь борьбу с раком, становятся нормой жизни. Когда набирается определённый, понятный только компетентным людям балл, невольного абитуриента определяют на соответствующий его способностям пост.
И здесь не важно, что человек способен аккуратно и без ошибок заполнять документы. Таких ждёт судьба слепых исполнителей, в лучшем случае мелких клерков, изнывающих от монотонной работы с бумагами. Первый ранг по Табели. Тех же, кто смутно чует некую логику повседневной бюрократии, определяют в младших начальников, руководящих обычно небольшими отделами перворанговых. Людям не просто чующим, а осознающим глубокое значение внешне бессмысленных процессов и конструкций, достаётся третий — в масштабе Канцелярии ранг менеджеров среднего звена. Ранг Гаврила, как он узнал позже. Дабы «помочь» ему покинуть партию, люди Канцелярии устроили подлог, подержали месяц в обезьяннике и после суда, на который он даже не приехал, выпустили — с условием явиться в Департамент в течение недели.