Инсталляция
Шрифт:
Вторая же вселенная подобна колесу. Идеальный замкнутый круг, где движение тоже вроде однонаправленно, однако здешние пути устремлены к началу, а ответы лежат под носом, хоть для осознания этого требуются нечеловеческие усилия, проворачивая колесо на все триста шестьдесят. Страшная, героическая вселенная, где жизнь растёт из смерти, а увядающая юность клонится к перерождению. Ныне колесо рассохлось и скрипит, нуждаясь в воле иного рода — способную целую вечность надраивать его дёгтем. Внутри него ЦКТЗ — сплошной ритуал, так любимый язычниками. Бабки сидят ровно отведённое время на ровно заданных лавочках, даже когда самим это уже опротивело. Местные алкаши всегда пьют нечто, чем не поделятся
Спроси о третьей Мишу, и Миша да, Миша начнёт вспоминать, да в столь беспорядочных деталях, будто всю жизнь елозил лицом по масштабному полотну, не догадываясь отойти и осмотреть его целиком. Спроси Лейлу — и она отведёт глаза, скажет, что это к Мише. Лейла всегда знала больше, но каким-то тёмным, дремучим умом, который подкидывает крупицы знаний только в час крайней нужды. Если попытаться дать определение третьей вселенной словами людей, то это дымка над сплошным болотом. Жуткое, топкое пространство, где нет начала и конца, времени и ветра, дня, ночи, ориентиров, зато есть запахи, килотонны бесформенной массы и бездонные, но слепые чувства. Лишь развеяв эту дымку, хозяин Судий и Каменщиков смог запустить историю, в конце которой тысячелетиями живёт человечество.
— Эти… мысли… не мои! — вздрогнул, просыпаясь, Гриша.
— Догада-ался?
Самый обычный мужчина моргал до тех пор, пока в бесцветном полумраке не вытравились очертания Краеугольных; они на табуретках попивали чаёк. Чёрные провалы глазниц следили за ним не мигая. Линии между губ — прямые, как росчерк зубила о камень, а в скупых движениях стыло спокойствие.
— Только начинаю… — запоздало ответил Гриша.
Он захотел шевельнуться, но всё, что ниже шеи, будто обрубило. Опустив голову, Гриша узрел собственное тело, которое обнажённым кулём свисало со стены. Рука была на месте. Вздохнув, он воздел глаза к обеим парам чёрных провалов и проговорил:
— Кто я?
— Везу-унчик.
Гриша расхохотался, колотясь об стену затылком. Вскоре он поперхнулся, прокашлялся и, наконец, умолк. В глаза немного поплыло.
— Ты правда везунчик, — заговорила Лейла, подливая Мише из чайника с лебединым носиком. — Мало кто может похвастаться, что узнает ответ на этот вопрос.
— А вы что, вы дадите мне кому-нибудь похвастаться?
Миша с гордостью пихнул Лейлу в локоть — гля, что откалывает! Лейла одёрнула руку и погрузила Гришу в свой бездонный взгляд.
— Ты — ошибка.
— Никакая не оши-ибка! Лу-учшее творение!
— Ошибка он, Миш, — с грустью отозвалась Лейла. — Да, при иных обстоятельствах он был бы твоим шедевром, но сейчас все его достоинства выходят нам боком.
— Да о чём вы оба?!
Краеугольные переглянулись, словно выясняя, кому предоставить слово.
— Иногда, — заговорила Лейла, — нам оставляют на хранение отпечаток души. Миша помещает их в специальные болванки…
— Миша си-ильный!
— …где они пребывают во сне без снов. Если клиента прибьют раньше срока, душа его начнёт прорастать из отпечатка, медленно заполняя болванчика.
— Получается, я — ещё не проросшая личность? — сказал Гриша и немало обрадовался. — Это объясняет столь многое…
Лейла выслушала его с вежливостью взрослого и продолжила:
— Душа внутри тебя… особенная. Ни с чем подобным мы никогда не работали. Перевели десяток болванов, прежде чем Миша, вымотанный тремя бессонными ночами и двумя бесплодными днями, вылепил тебя.
— Миша уме-елый!
— Твоя болванка успешно вместила отпечаток, и всё было хорошо, пока душа не начала прорастать.
— Я не равен тому, чем является моя… то есть, не моя душа?
— Мы думали, набирающая силу душа в первые же часы поглотит новорожденный разум, но пока…
— Вы ждёте, пока я умру, уступив этой душе?!
— Делать нам нечего, Гриш. Ты умрёшь вне зависимости от нашего, своего, чьего-либо ещё желания. Не замечал, что всё в тебе мечется, рвётся, и ты вечно на взводе? Она сражается с тобой и побеждает. Да и неважно это, когда Гаврил принесёт…
— Ле-ейла-а! — предостерегающе воскликнул Миша.
— Да…
— Неважно, что я умру?.. — прошептал Гриша. — Кто такой Гаврил? Что он принесёт?! Говорите! Я имею право…
— Где он только этого нахватался… — покачала головой Лейла.
— …знать! Слушайте, раз я всё равно умру, исполните хоть последнее желание. Договорите, что не договариваете!
Вновь Краеугольные устремили друг на друга свои бездны, и их общение кивками, страшными лицами, какими-то жестами, затянулось. Всё это время Гриша взывал к рукам и ногам, стараясь расшевелить, но глухое, отрубленное отсутствие каких-либо ощущений ниже шеи затопило его беспомощным ужасом. С парализующей отчётливостью он прочувствовал инородность собственному телу.
— Миша прав…
— Миша у-умный!
— …лучше рассказать, чтобы ты оставил тщетные мечты о побеге. Когда Гаврил принесёт тело клиента, мы пересадим душу, и без её подпитки ты обратишься в ничто.
— А если не принесёт?
— Я сказала «когда». Ну а «если», то душа окончательно прирастёт к твоей болванке, и места тебе не найдётся. С нормальной душой внутри я смогу наконец-то заменить эликсир кровью, и клиент возродится. Обычно мы так всё и делаем, но у этого… моральные установки. Кровь нужна тёплая, живая…
«Не успеет…» вцепился Гриша.
— Теперь видишь? Как ни крути, твоё время подходят к концу.
— Это вы эликсир так откачали, что я превратился в говорящую голову?
— А не на-адо было шустри-ить, — назидательно поднял палец Миша.
— Ты сам его наполовину сжёг, а наполовину пролил, — пояснила Лейла. — Мы вкачали самую капельку, чтобы сохранить тебя, пока… Да. Могли больше, но ты слишком склонен разбазаривать его без толку.
Гриша вжал затылок в стену. Все варианты, которые только приходили в его ошалелую голову, вели к одному и тому же. Протяжный вздох разбился на череду постыдных всхлипываний. Какая-то неотвратимая обыденность того, что вскоре его не станет, повергала в ужас — и плевать, что ещё вчера его не было, это даже хуже, это делает его существование куда бессмысленней. Всё, что я знаю, все мои мысли и чувства принадлежат кому-то другому. Всё это лишь занято мною на миг, который не отложится ни в чьей памяти — люди способны забывать года и тысячелетия, а я живу меньше суток. Кто я тогда, если не пустое место, превратность судьбы, случайность, ошибка, которую исправят по отработанной схеме? Даже то, что я могу всё это мыслить, не моя заслуга. Я лишь болванка, на которую передалась тень того чужого, что поселено внутри меня Краеугольными. Но если я осознаю это, становлюсь ли тогда чем-то… большим? Может, заняв свою пустоту чужим скарбом, я как-то его переработал, перераспределил, перемешал, превратив во что-то своё, не уникальное, но перекрученное в уникальных пропорциях? Тогда где начинается грань, отделяющая меня от чужой души? Достаточно ведь отрезать её от меня, перекрыть кран, и я вновь стану ничем, оболочкой, которую выкинут, а скорее сожгут, чтобы вновь не повторилось это недоразумение, имя которому — Гриша…