Инсталляция
Шрифт:
Неужто жизнь всегда — обрубок, чьё начало утоплено в миллионах чужих историй, а конец столь возмутительно абсурден, что не достоин и буквы на камне? Краткость существования обнаружила неожиданный плюс — Гриша мог вспомнить про себя почти каждый миг, почти каждую мысль, дабы перебирать их, словно ослепшая процентщица, в поисках смысла, ответов, упущенных возможностей, или, может, зацепок…
Почему он отказался от поиска? Тогда, в «Дымке». Почему ушёл за незнакомцем, оставив столь важный вопрос за бортом? Испугался? Тогда чего? Дискомфорт перевесил жажду истины? Тогда чего стоит его стремление к истине? Может, уже тогда ощутил, что поиск себя это жажда того, другого.
…Миша
— Скажи, — просипел, не глядя на него, самый обычный мужчина., - ты знаешь, каково это, не чувствовать собственного тела?
— Миша зна-ает, каково чувствовать себя до рожде-ения, — с гордостью ответствовал тот и немного даже обиделся, что слова его не возымели должного эффекта.
— Это будет больно?
— Что-о?
— Когда меня отключат от души? Это будет как… вилку из розетки?
— Не зна-аю, Гриш, не зна-аю…
— Боже… я не чувствую ничего… пустота… подкрадывается к челюсти…
Миша скосил взгляд куда-то и почесался.
— Ма-ало эликсира осталось. Больше такого не набодя-яжим!
То, как он это сказал, не терпело возражения. А если…
— Миша…
— Ась?
— Ты пробовал разное количество картошки?
— Э?..
— Ну, в студии. Убрать из мешка несколько клубней, добавить, перетряхнуть…
Лёгкий ступор на лице Миши взорвался неистовым восторгом.
— Гениа-ально! Это… Надо, надо, надо… Обяза-ательно! Как зако-ончим с тобой… Почти бесконе-ечные варианты… нюа-ансы…
— Миша… я не чувствую… челюсть….
— Что? А, сейча-ас!
Творец встал, ушёл с поля зрения и вернулся со старомодным шприцом с двумя «ушками» под пальцы. Внутри стеклянной колбы пенилась знакомая желтоватая жижа. Гриша не ощутил ни прикосновения, ни входа гигантской иглы в шею. Лишь через пару мгновений — болезненное покалывание от нижней челюсти до пальцев ног… точно многоножка пробежалась и ухнула в чёрную воду.
— Нет… разницы… — выдавил Гриша.
Миша повертел шприц перед глазами, вытянув в удивлении нижнюю губу, и растерянно поплёлся обратно.
— Не чувствю… язк… — промямлил Гриша, словно жуя этот самый язык, и с облегчением отметил, что это расшевелило творца.
«Ещё бы разок-другой…»
Гаврил
Всё как-то сразу пошло кувырком. В машину Гаврила затолкали головой вперёд, завелись чуть ли не с толкача и сразу встряли в пробку из двух столкнувшихся свадебных кортежей, чьи участники выясняли тонкости правил дорожного движения уже стенка на стенку. Двое полицейских не переглянувшись полезли в гущу событий, попробовали призвать к порядку, но, словив в челюсть, с чистой совестью перешли на более понятный язык — язык дубинок. За считанные минуты тусовка-потасовка перешла в горизонтальное положение. Руки на затылках связывали чем попало, даже шнурками с ботинок. Дождавшись бело-синего уазика, куда честной народ свалили штабелями, псы Абсолюта вернулись в машину и поехали дворами. Остаток пути прошёл под междометия и обрывочные, но красочные метафоры. Гаврил не разобрал, это они о драке, или просто о жизни и месте человека во Вселенной.
Везли его не абы куда, а в УВД, что на Острове. Снаружи это был огромный, весь какой-то пряничный особняк из красного кирпича — фантазия пришлых итальянцев на тему таинственной Moskovia и резиденция графа Серебрякова, разбогатевшего, совпадение ли,
Сегодня жизнь здесь кипела как никогда. Даже в предбаннике под чутким надзором трёх сотрудников с автоматами столпилась небольшая вереница парней Йишмаэля, упёршихся угрюмыми взглядами в пол. Дежурный в зарешеченной будке оформлял их, не успевая протирать запотевшую лысину.
— Это, мля, ещё кто? — справился он, когда очередь дошла до бомжа.
— Гаврик какой-то, — ответил один из его эскорта. — Пруха говорит, замешан в сегодняшнем движе.
Дежурный расправил очередной бланк ребром ладони. Вздохнул, не поднимая с него глаз.
— Сектант? Боевик?
— Без понятия.
— Беса понятий знаешь куда засунь? Если я приткну сектанта к боевикам, или боевика к сектантам, сам потом будешь его от пола оттирать.
— Говорю, гаврик это какой-то. К остальным его.
— Тогда на стул, «остальных» у нас по остаточному принципу.
— Может, местный кто приглядит, мы…
Тут дежурный и уставил на него взгляд — взгляд человека, которого, защемив гениталии, обвинили в отсутствии эмпатии.
— Сам у них попроси… но я бы не советовал.
Глядя, какими волками сновали сотрудники по ту сторону турникета, Гаврил мысленно согласился. Его притащили к одному из стульев у стены, противоположной будке, и сели рядом, зажав с обоих боков локтями. Один сразу уткнулся в смешные видео с тюленями на смартфоне, второй прикрыл глаза, чуть вздрагивая от самых выделяющихся звуков. А фонило знатно: ругань, переругивания, топот, телефонные звонки, скрежет металла по металлу…
Семнадцать долгих минут спустя к ним вышло блёклое, как газетная бумага, лицо в сержантских лычках и сопроводило Гаврила за турникет. Чем дальше по казённому коридору, тем явственней пованивало носками, сигаретами и хроническими переработками. На пятом этаже они угодили в группку боевиков Стомефи, которые пузырили наглые глаза, несмотря на руки за спиной, да радостно блеяли от собственных шуток про мамаш. Сержант переступил их как лужу, задержал хмурый взгляд на Гавриле, но интерес у контингента тот вызвал чисто риторический, и потому не отстал.
Пройдя по коридору и завернув за пару углов, сотрудник встал возле серой бронированной двери и начал столь изнеможённо перебирать ключи, что бомжу показалось, он вот-вот прижмётся лбом к стене. За серой дверью последовала синяя, раскрыть которую удалось лишь как следует навалившись плечом.
— Сюда.
Неслучайно псы Абсолюта выбирали для «гостей» самые далёкие, самые забытые, самые загаженные кабинеты. Пара престарелых ламп дневного света гудит, изливается пылью на косой стол в пожелтевших бумагами, оседает на вздувшийся линолеум, в углу — обязательный сейф для бланков рапортов, которые пригодятся и на допросах, и при оформлении дел, а микроскопическое окно под потолком — за решёткой. Половина полок на этажерке, забитой пузатыми папками, скособочены, словно их пересчитывали чьей-то головой. На единственной голой стене — плохо вытертые пятна непонятного происхождения. Сержант указал Гаврилу на скрипучую табуретку напротив стола и, дождавшись, когда он сядет, вышел. Загремели ключи, отрезая бомжа от внешнего мира. Один он будет ровно столько, сколько нужно хозяевам этого места. Когда же они соизволят прийти, то начнут делать с ним в этой трухлявой, затхлой комнате всё, чего только вздумают. И самое жуткое, из-за целых двух накрытых группировок времени у них на него в обрез.