Инсталляция
Шрифт:
Когда стало казаться, что это продлится вечность, с неба прямо в тротуар, ведущий к их подъезду, ударил стоп света. Дивные звуки издали провода на столбах, будто по ним проехал болид Формулы-1, фонари зажглись — с отсутствующими-то лампочками, а микроволновки во всех окрестных кухнях выдали лезгинку непонятных символов.
— Ты только погляди, — указала на вершину столба Лейла. Что-то на волнах этого ослепительного света определённо опускалось. Плавно, поступательно, как дырявая бутылка под водой.
— Гаврю-юнчик, что-оль? — пригляделся Миша.
— Похоже, — не очень-то поверила собственному
А Гаврил опускался, пока не встал наконец обеими ногами на землю. Свет потух, и бомж, насколько это было возможно с телом на плече, посмотрел в небо, крикнул «спасибо!» и приплёлся к немного напрягшейся чете.
— Вы не поверите…
— И не хотим, — бросила Лейла. Миша важно закивал.
— Я догадывался, что вы ждёте, но такой приём…
— Ты сядь, Гаврюнчик, отдышись, — подвинулась Лейла, пихнув боком Мишу. Великан рассеяно подвинулся, промахнувшись очередной щепоткой кожуры в пакет.
Недоумённый Гаврил положил тело возле Миши, а сам присел на самый краешек картонки, чуть поодаль от Лейлы.
— Се-емечки? — вытащил Миша щедрую горсть из кармана, просыпая излишки между пальцев.
— Давай….
Гаврил полузгал семечек, по примеру Миши не мусоря на пол, полузгал да не выдержал:
— Как всё это понимать? Мы не должны…
— Нет, не должны, — отвела глаза Лейла.
— Говорите!
Лейла посмотрела на Мишу, дав понять страшным лицом, что слово лучше пусть берёт он.
— Сбежа-ал Гриша. Как сломал оковы — не поня-ять. Сбежа-ал, Кощей этакий, эликси-иры прихватив все, что нашё-ёл. Ско-олько ему их хватит?
— Месяц? — пожала плечами Лейла.
— Неделю от си-илы. Ой, дура-ак… И Ми-иша дурак…
— Погоди, — встряхнул головой Гаврил, — какой Гриша?
— Ну, те-ело!
— То, что он вор — это понятно, но обзываться телом для вас как-то нетипично…
— Да не обзывается Миша! — возмутился Миша. — Те-ело. Сосуд для души-и.
— Сбежало?!
— Да-а!
— Это что… что… как?! — почти вскричал Гаврил.
— Та-ак. Сломав окоовы и прихватив эликсииры.
— О-хре-неть…
— Дедки ищут по всему городу, сидим вот, ждём, — сказала Лейла.
— Как оно вообще ожило?
— Миша са-ам не до конца понима-ает…
— Големы — тонкая работа, переменных в их создании масса, — пояснила Лейла. — Самосознание могло пробудить что угодно — лишняя извилина, пылинка… не удивлюсь, если даже причудливое движение воздуха.
— Есть мысли, почему оно сбежало? — соображал Гаврил.
— Сам ка-ак думаешь? — поймал его взгляд Миша, аккуратно хлопнув по телу ангела.
Бомж почувствовал, что свалял дурака. «Достаточно назначить простейшую, низменную цель в жизни…»
— Та-ак вот. Ждё-ём. Семечек?
— Не, я предыдущие не доел.
— Ага-а.
— Вот Каменщик разозлится, если он вообще умеет злиться… — опустил голову Гаврил.
— Свою часть ты сделал добросовестно, — осторожно вставила Лейла.
— Наверное…
Так они сидели, грызли, болтая о том о сём, о пятом и десятом, пока могучее тело на ступеньках не остыло с первыми потухшими фонарями — окончательно и бесповоротно.
3.
Знает ли гвоздь, сколько на нём держится?
Начала
Для многих проспект Годунова начинается уже с подземного перехода — того самого, что растет Т-образно из «Державы», второй станции метро на Полуострове. Надземный лоск воплощён здесь в рекламе, вписанной в мрамор стен и пола, янтарных лампах да кафешках, которые в ином районе Чернокаменска прослыли бы ого-го какими рэсторанами. Студенты, стремясь впечатлить своих зазноб на крохи со стипендии, водят их сюда; потому и витает под землёй еле уловимый аромат весны, цветочных духов и хрупкого счастья.
Сегодня концентрация молодняка была аномальной. Разрозненные обычно группки стекались в толпу, чьё многообразие пёстрых, по последней моде, курток нет-нет да моргало чёрными потасканными кожанками. Эти не размахивали телефонами, не разговаривали нарочито громко, лишь вжимали руки в карманы, глядя строго перед собой и никогда — друг на друга.
Разговоры ходили разные.
— Девчонки будут?
— Конечно!
— Я в смысле потом.
— Пф, мы же рок-звёзды! Будь активней. На активных они сами…
— Не зажмёшься — обожмёшься?
— Хе-хе-хе…
Или:
— Всё зарядил? «Банки» с собой? Объективы?
— Расслабься ты, в рюкзаке.
— А то в прошлый раз столько фактуры, столько экшена, и всё под хвост!
— Мог бы подписоте и так пересказать.
— Да я сам ничего не помнил, когда домой пришёл…
Ближе к лестнице наверх прорезалось мечтательное:
— Сфоткаться бы на Четвёртой с Гороховым…
— Кем?
— Как — кем?!
Ответом был «подловил мальчугана» смех с подозрительно неуверенными нотками. Впрочем, галдёж вокруг, усиленный гулом с поверхности, растворял нюансы. Жизнь продолжалась и бурным потоком валила на тротуары.
Нет ничего краше проспекта Годунова, по крайней мере в Чернокаменске; для него он составляет всё. Улица эта словно чуралась окружавшей её болтовни, деловых переговоров, пыхтения навороченных автомобилей, чьих-то неуклюжих мечтаний и всё спешила к одной ею известной истине. Давно уже минуло утро, когда под светом непогасших фонарей работяги стягиваются на микроэлектронный завод имени Ивана Ефремова, а колокол храма святого Иосифа звонит по мелькающим тут и там старухам в платочках. Сейчас, ближе к двенадцати, проспект топтала совсем иная публика. Презентабельные мужчины лет сорока с дипломатами в тон пальто и кожаных перчаток, мужчины лет тридцати в пальто попроще, но уже с проседью в висках — эти как-то чаще смотрели по сторонам; великовозрастные пацаны с кукольными глазами на светлых лицах… В сторонке, кучками и по одной, расхаживали девицы в мехах. Смартфоны и сумочки в отставленных руках, губы, подобные напомаженным жменям мяса — не было вокруг ничего, достойного их внимания, кроме сверкающих витрин да экранов собственных устройств.