Институтка. Любовь благородной девицы

Вяземская Ольга

Конечно, о таком Лиза и мечтать не смела – чтобы на все каникулы да прочь из постылых институтских стен. Однако госпожа начальница затеяла перестройку зимнего сада и корпуса с дортуарами, и потому всех, кого могли забрать родные, под подпись отдала. А вот тех, кому до родного дома ехать было далече, отправили на казенную дачу – была и такая. Старое поместье в Люстдорфе, оставленное госпоже начальнице, ее высокопревосходительству мадам Чикуановой, ее дядюшкой, Maman превратила в летний дом для пансионерок. Девушки из старшего класса прошлой зимой рассказывали, что дача была вовсе не казенная, начальница в свой дом пускала институток, однако содержание дачи приходило от казны. Одним словом, пансионерки летом отправились

на казенную дачу, а одесситки вернулись на пару месяцев в семью.

Первые несколько дней Лиза гуляла по загородному дому так, словно не была здесь никогда, – вспоминала запах из кладовой при кухне, ароматы матушкиных саше, скрип калитки за цветником, ощущение бесконечности при взгляде на всегда спокойное море, особенно прекрасное, если смотришь на него из окон библиотеки… Да, верно, а когда вспомнила все тропинки, что вели прочь из поместья, вернулась в дом, решив устроить долгую прогулку по второму этажу, где никто не жил, – со времен матушкиного деда здесь были курительные, огромная библиотека и бильярдная. После смерти отца в бильярд играли редко, только когда кузены-близнецы приезжали погостить, в доме никто не курил, лишь иногда матушка заходила за новым романом. Так что весь огромный старый дом в минуты одиночества принадлежал ей, Лизе.

Паркет в библиотеке был темно-шоколадным, кресла и козетки обиты неярким английским ситцем, высоченные шкафы закрыты цветными стеклянными дверцами. Дедушкин брат старался подражать Михайле Ломоносову, изобретал рецепты цветного стекла, а дедушка решил, что плодами упражнений дядюшки не грех будет украсить библиотеку.

Одним словом, теперь это было целое королевство мечтаний, отданное Лизе на два долгих месяца. Более того, девушку никто и не искал… Да, так и есть, тогда уже смеркалось, она уснула прямо над книгой в огромном кресле. Шумело море вдалеке, собирался дождь, слегка качался огонек в лампе на столе, тикали огромные часы в углу.

– Машерочка, это был конец июня… Я еще слышала далекий-предалекий звон. Быть может, близилась полночь, а быть может, только что наступила…

– Вот умница, душенька! – Гижицкая всплеснула руками. – Во время урока я запишу, а после занятий посмотрю, какой была в то время луна.

– И сможешь объяснить, что значит мой сон?

– Я постараюсь, – собеседница Лизы пожала плечами. – Отец Димитрий много раз повторял, что толкование сновидений, все эти заговоры-наговоры – суть бесовские наваждения. Однако изучать их никогда не запрещал, считая все проявления человеческой природы, а значит, и сны тоже, отражениями борьбы дьявольского и божественного в человеке. Для того чтобы божественное поддержать, с дьявольским разделаться надо. Но «врага следует знать в лицо».

– Господин Годунов в прошлом военный, – кивнула Лиза.

– Ах, душенька… Как бы он был хорош в мундире…

– Гижицкая, дружок, да он и так хорош невыразимо. Думаю, ежели б он хоть раз появился перед тобой да Лорер в статском платье, вы бы замертво от ажитации упали.

– Быть может, и упали бы. – Гижицкая искоса посмотрела на Лизу. – Однако не у всех столь прекрасные предметы для обожания. Надеюсь, ты не хочешь тоже обожать отца Димитрия.

– Мне хватает и одного его предмета, – расхохоталась Лиза, раскрывая учебник, ибо звенел звонок к уроку. – Закон Божий столь затейлив, что на его преподавателя сил уже недостает.

Гижицкая улыбнулась в ответ и тоже опустила глаза к книге. Лиза права – предмет непрост, а чтобы привлечь внимание батюшки, надо знать его в совершенстве. Предмет, конечно… Хотя Варя с удовольствием познакомилась бы ближе и с преподавателем…

Глава вторая

Поздняя осень в Одессе выдалась просто прекрасная: почти половина Великого поста прошла в тепле. Солнышко играло последними,

чудом уцелевшими листочками, в роскошном саду вокруг института вдруг поднялись поздние астры, о ночных заморозках даже и не думалось. Разве что соленые ветры время от времени напоминали, что осень вот-вот повстречается с зимой.

Преподаватель естественных наук, которому повезло в младые годы общаться в полевом госпитале с великим Пироговым, не мог не польститься на позднее осеннее тепло – он выводил своих учениц в сад и вел уроки среди облетающих деревьев. Девушки кутались в казенные накидки, зябли, но в классы на следующие лекции возвращались неохотно – уж слишком сильным было ощущение свободы, которое им дарило высокое белесое небо.

Да и лекции адъюнкт-профессора Яворского были необыкновенно интересны. Иван Акимович совмещал преподавание в институте благородных девиц с работой в университете, где читал будущим медикам курс о ранениях, полученных в результате боевых действий, сиречь курс полевой хирургии. Девицам же, казалось бы, курс естественных наук, да еще и такой глубокий, какой вел профессор Яворский, был вовсе не нужен. Зачем, скажите на милость, дочери генерал-губернатора или племяннице наместника знания о составе крови или о работе системы пищеварения, ежели у нее будет столько слуг и лекарей, сколько потребуется?

– Вы не правы, батенька, – спокойно возражал профессор своим оппонентам. – Сколько бы ни было лекарей, но болеет каждый человек сам по себе. И не бояться некоторых явлений, например, вида крови, бывает чрезвычайно полезно… А ежели занедужит супруг нашей выпускницы? Разве не прекрасно будет, когда она сможет оказать ему первую помощь? Разве не исполнится его сердце благодарностью? Разве не проникнется он уважением к своей супруге, не обретет радость оттого, что именно благодаря ей здравствует да полон сил?

Собеседник, как правило, сникал – в словах профессора была истина. Дамы-наставницы обычно не находили в себе сил присутствовать на лекциях Ивана Акимовича – уж очень неприятными и даже «невоспитанными» были предметы его рассказа. Однако девушки-ученицы слушали лекции с удовольствием, учились с колоссальным интересом и на экзаменах всегда отвечали блестяще – им-то соображения благовоспитанности не мешали понять, что остановить кровотечение из раны не стыдно, что головную боль следует лечить, а в душных помещениях может случиться обморок вовсе не от голубизны крови дамы, в сей обморок упавшей. Кроме того, события последних лет, начавшаяся война с турками, изнурительная и попахивающая безнадежностью, сильно изменили понятия о дозволенном.

Да и слава о неутомимой Флоренс Найтингейл [2] давно уже достигла России и даже преодолела стены института благородных девиц. (Скажем шепотом, что этому немало способствовал сам господин Яворский, высоко ценивший пример, который подала эта скромная англичанка.) Единственным оппонентом в преподавании естественных наук был старый отец Феоктист, прежний преподаватель Закона Божьего, утверждавший, что все болезни суть отсутствие надлежащего усердия в молитвах, что все в руках Божьих и не следует препятствовать Его промыслу. Возражения о том, что Господь дарует знания и именно поэтому не грех ими пользоваться, разбивались об ослиное упрямство старика и, не будем греха таить, о чудовищное самомнение: отец Феоктист был твердо убежден, что более, чем знает он, знать никто не может, а потому все остальные говорят глупости и чинят, само собой, только безумные поступки.

2

Флоренс Найтингейл (1820–1910) – сестра милосердия и общественный деятель Великобритании. (Примеч. ред.)