Инструмент языка. О людях и словах

Водолазкин Евгений Германович

Компьютер

В конце 90-х в Петербург приехал Умберто Эко и прочел доклад «От Интернета к Гутенбергу». Суть доклада сводилась к тому, что посредством Интернета компьютер вернул нас к письменному (печатному) тексту, отобранному было у нас текстом произносимым – будь то телефон (вместо переписки) или телевизор (вместо газет). Личность докладчика и парадоксальность заглавия не оставляли тогда сомнений в том, что все сказанное им – истина. Я и сейчас думаю, что по большому счету Эко был прав. Вместе с тем, будучи в то время знаком с Гутенбергом в гораздо большей степени, чем с Интернетом, я не мог разглядеть некоторых опасностей последнего. Не исключаю, что тогда их не видел и сам Эко.

Одна из опасностей связана с тем,

что граница между речью устной и письменной размывается. Можно было бы чувствовать себя относительно спокойно, если бы при записи устная речь «подтягивалась», становилась богаче и разнообразнее. Но получается-то как раз противоположное: примитивизируется письменная речь. Прелесть неофициального общения всем понятна, и никто не предлагает переписываться гекзаметром. Никакие сверхъестественные меры не нужны. Достаточно помнить о существовании, допустим, придаточных предложений. Уже одно это не позволяет речи быть убогой. Посмотрите на язык чата. Имея формальное отношение к письменной речи, он сплошь состоит из назывных предложений и междометий. И у многих людей вырабатывается привычка писать именно так. Они переносят ее на письменную речь вообще.

Компьютер – область свободы. Свободы от цензуры, но порой – увы – и от грамматических правил. Разумеется, проблема эта не столько компьютерная, сколько школьная, но сам факт следует держать в уме: никогда прежде перед нашими глазами не проходило такое количество безграмотных текстов. Ошибки, существовавшие раньше лишь в частной переписке, стали теперь общедоступны. Они усваиваются и – тиражируются.

По поводу переписки: откуда взялась запятая после традиционной для писем подписи «С уважением»? «С уважением, Иванов». Лет десять назад русская эпистолярия вполне без этой запятой обходилась. Предполагаю, что и здесь мы имеем дело с компьютерным влиянием, точнее, с влиянием переводчика компьютерной почтовой программы. Это самое «С уважением,» там присутствует в качестве предлагаемой вставки-подписи и является переводом англоязычного эквивалента (“Best wishes”?), сопровождаемого обычно запятой. Наше население, подчас отказывающее себе даже в самых необходимых запятых, в эту, ничем не мотивированную, вцепилось мертвой хваткой. Сначала я запятой не ставил. Потом (скрепя сердце) начал использовать ее в письмах к тем, кому, как я знал, она была бы приятна. Если решу ставить ее во всех письмах – а запятая сейчас уже близка к норме, – буду утешаться тем, что участвовал в развитии русского языка.

Русский как иностранный

Перехожу к самой трепетной теме нашего разговора – влиянию на русский язык со стороны других языков. Как к такому влиянию относиться? Как относиться, в частности, к заимствованиям? Думаю, так же, как к потреблению вообще: считать его допустимым до тех пор, пока оно идет впрок. Если возникает легкое несварение, от экзотических фруктов лучше отказаться. Предваряя дальнейшее изложение, замечу: о непереваривании нашим языком заимствований говорить пока рано, но некоторая тяжесть в желудке уже ощущается. Насколько это опасно?

Прежде всего следует отдавать себе отчет в том, что иноязычное влияние – один из главных источников развития любого языка. Если бы не было такого влияния, боюсь, что не удалось бы написать даже предыдущей фразы: слово «развитие» в его отвлеченном значении является калькой с немецкого Entwicklung , которое, в свою очередь, повторяет латинское evolutio. В разное время русский язык испытывал сильнейшее влияние греческого, голландского, французского, немецкого и многих других языков – и ничего, остался русским. Более того, многие заимствования стали уже настолько «своими», что помыслить без них современную речь невозможно.

Не многие носители нашего языка подозревают, что, произнося «кровать» или «огурец», они в известном смысле переходят

на греческий. В высшей степени русским кажется слово «ярмарка», восходящее к средневерхненемецкому jarmarket («ежегодный рынок»). С точки зрения освоения заимствований примечательна история слова «зонт». Восходит оно к голландскому zondek («защита от солнца»), из которого в русском образовалось слово «зонтик». Это образование немедленно стало восприниматься как уменьшительное, что и привело к возникновению «полноценного» слова «зонт». Это примеры, так сказать, положительные. Но есть ведь и явления другого свойства.

Есть нескончаемый поток слов, нежданных и ненужных, обрушившийся в последнее время на нашу речь. Эти слова входят в нее с безразличием оккупационной армии – спокойной, уверенной в себе и не склонной вдаваться ни в какие туземные детали. Отправляя в отставку слова «из местных», на их должности слова-пришельцы назначают себя. Так, слово «эксклюзивный» быстро разделалось со словом «исключительный», «дайджест» – с «обзором», «спонсор» – с «благотворителем» («меценатом»), «паркинг» – со «стоянкой», а «скинхеды» – с «бритоголовыми».

К нашествию англицизмов (американизмов) в последнее время нежданно-негаданно решило присоединиться шведское слово: «омбудсмен» (швед. ombudsman – представитель чьих-либо интересов). Слово громоздкое («будка»?), труднопроизносимое и русское ухо, мягко говоря, не ласкает. Догадываюсь, что всякий раз произносить «уполномоченный по правам человека» утомительно. А почему не сказать: «правозащитник»? У «правозащитника», конечно, есть свои смысловые обертоны («неформальность», например) – что ж, тем выше будут требования, предъявляемые к должности.

Объясняя нашествие иностранных слов, говорят иногда, что в жизни возникло множество явлений, для которых попросту не было обозначений. На деле, однако, это не совсем так. Даже для компьютера у нас существовала позабытая ныне аббревиатура – ЭВМ (не утверждаю, что она как-то уж особенно привлекательна, но ведь – существовала!). Так вот, пользуясь ЭВМ, получил случайную выборку заимствований в разнообразных сферах: байкер, баннер, блокбастер, бодибилдинг, бойфренд, брокер, геймер, дилер, драйв, имиджмейкер, киллер, коспонсор, лифтинг, логистика, маркетинг, мейнстрим, ноутбук, онлайн, паб, пилинг, пирсинг, прайс-лист, промоутер, ремейк, рестлинг, роуминг, спичрайтер, спрей, стайлинг, таунхаус, тинейджер, ток-шоу, топ-модель, триммер, фаер, фитнес, фристайл, хендаут, чат. Я думаю, любой непредвзятый человек согласится, что для многих слов из приведенного списка (повторяю – случайного!) найдутся русские эквиваленты. В качестве небольшой умственной разминки предлагаю найти их прямо сейчас. Почему такой разминкой пренебрегают те, кто вносит эти слова в нашу жизнь?

Приведенный список слишком велик для подробного комментирования в статье, хотя на самом деле он – капля в заливающем нас море заимствований. Скольжу по списку взглядом. Ну, скажем, байкер. Есть русский эквивалент? Безусловно. Войдя, однако же, в Интернет, открываю для себя, что байкерство – это не просто езда на мотоцикле (реже – велосипеде), а идеология. Предположим, эта идеология настолько объемна, что освоенного русским «мотоциклиста» ей уже недостаточно. Есть выход: сделайте слово «мотоциклист» многозначным и ездите себе на здоровье. Факт заимствования исследователи порой объясняют «необходимостью специализации понятий». Но ведь эта самая специализация может быть достигнута и через полисемию. «Мотоциклист в первом значении» – это просто мотоциклист, а «мотоциклист во втором значении» – мотоциклист с идеологией. Ведь в английском, откуда мы все заимствуем, чаще всего именно так и происходит, и самый распижонский diver делит там свое обозначение с обычным ныряльщиком.