Инсургент
Шрифт:
Всегда настороже, всегда наготове или впереди!..
Попробуйте-ка взвешивать социальные теории, когда свинцовый град сыплется на чашку весов.
XXVII
Где остальные товарищи? Кем заняты важные посты?
Ни одного известного человека. Все люди, взятые случайно из Центрального комитета. В суматохе боя некогда было выбирать. Важно было водрузить пролетарское знамя там, где развевалось знамя буржуазное... Любой юнга может это сделать не хуже капитана.
— Не знаете, кто в министерстве внутренних дел?
— Ни черта не знаю! — говорит один из командиров. — Подите узнайте, Вентра; оставайтесь, если там никого нет, помогите
— Это, кажется, на площади Бово?
Я не уверен. Но, по-моему, именно туда мы ходили на другой день после 4 сентября повидать Лорье по поводу кого-то, кто был арестован новой республикой, не помню уж за что.
В министерстве внутренних дел «подписывает» Грелье, хозяин прачечной, славный малый; я знавал его на высотах Бельвилля. Он был моим импровизированным помощником в ночь 31 декабря в мэрии Ла-Виллетт.
Он подписывает приказы, изобилующие варваризмами, но зато пропитанные самыми революционными намерениями. Водворившись здесь, он объявил грозный поход на грамматику.
Его стиль, удвоение согласных, пренебрежение к причастиям и их согласованию, его росчерки пера в окончаниях множественного числа — все это дало в его распоряжение целый полк с пушкой.
Все чиновники, не удравшие к версальцам, начиная с начальника канцелярии в потрепанном сюртуке и вплоть до курьера в парадной ливрее, испытывают страх перед этим человеком, так бесцеремонно расстреливающим орфографию и поставившим к стенке Ноэля и Шапсаля [180] . Кто знает, не относится ли он с таким же презрением и к человеческой жизни!
180
Поставили к стене Ноэля и Шапсаля — то есть учебник французской грамматики, составленный ими; иными словами — расправился с грамматикой.
Он кидается ко мне и обнимает меня.
— Какое счастье, старина, — говорит он, — что придет Вайян, а то я уж сыт по горло! Какая скука быть министром! А ты нигде не министр?
— Ну нет...
Я уже собирался уходить, как вдруг увидел, что между створок открывшейся двери просунулась голова одного из сотрудников «Фигаро», Ришбура. Он был секретарем конторы газеты, когда я работал там хроникером. Покончив с цифрами, он набрасывал планы романов, рассчитывая продать их в один прекрасный день по три су за строку.
Его прислал Вильмессан с просьбой отменить постановление о запрещении газеты.
Он ссылается на свободу печати, взывает к моему заступничеству.
Я не обладаю такой властью, любезный!
Безыменная сила, завладевшая Парижем и издающая прокламации и декреты, не повинуется г-ну Вентра, журналисту и стороннику самой полной свободы слова. Конечно, я того мнения, что даже под грохот пушек, в разгар восстания типографским мушкам должно быть позволено [181] бегать, как им заблагорассудится, по листам бумаги; и я хотел бы, чтобы «Фигаро», предоставлявший мне долгое время свободу, тоже пользовался ею.
181
Типографским мушкам должно быть позволено... — Эта фраза свидетельствует о том, что Валлес, как и некоторые другие деятели Коммуны, не понимал необходимости репрессивных мер против контрреволюционных органов печати. Все же Коммуна закрыла ряд таких газет. Но их сотрудники не были арестованы, типографии не были опечатаны, вследствие чего некоторые враждебные Коммуне газеты продолжали выходить, вопреки запрещению, под измененными названиями.
Но Грелье протестует.
— Свободу «Фигаро»? Да что вы! Эта газета только и знала, что высмеивала и обливала грязью социалистов и республиканцев, когда они не могли защищаться. Она всегда была на стороне шпиков и солдафонов, стояла
Бельвиллец воодушевляется и входит в азарт:
— Да вот вам: я помню, как однажды Маньяр [182] написал, что для установления спокойствия необходимо отобрать человек пятьдесят агитаторов среди рабочих и богемы и отправить их в Кайенну, на каторгу. И сейчас, если б я думал, как он, если б я был таким же негодяем, — я велел бы засадить в Мазас и Вильмессана и вас, всю банду! Вы требовали, чтобы нас арестовывали, чтобы закрывали наши газеты. Мы выполняем только наполовину вашу программу... и вы уже жалуетесь. Убирайтесь-ка отсюда, да поживее! Другие, может быть, не были бы так великодушны. Проваливайте, это будет самое благоразумное.
182
Маньяр Франсис (1837—1894) — французский журналист, сотрудник буржуазной газеты «Фигаро».
Сотрудник «Фигаро» исчез. Я попытался было защищать свое мнение.
— Ты, Вентра, помалкивай!.. Если б тебя услышали федераты, они возмутились бы и взяли бы тебя под подозрение. Подумай только: эта газета смотрела на них, как на добычу для каторги, и вдруг она получит право снова выходить, чтобы снова осыпать их оскорблениями!.. Да ведь любой сержант со своей ротой, не ожидая нашего приказа и не считаясь с нашими протестами, схватит этих редакторов и расстреляет их без лишних слов. Тебе этого хочется?
Он совсем разгорячился, и все окружающие тоже пришли в сильное возбуждение.
Часовой, чей штык поблескивал за окном, остановился, чтобы послушать, и, когда «министр» кончил, я увидел, как дрогнуло его ружье, отбросив черную тень на залитую солнцем стену. Человек молча взял на прицел и жестом показал, что уложит всякого, кто вздумает развязать язык оскорбителям бедняков.
— А знаешь, кто в министерстве народного просвещения?
— Как же! долговязый Рулье [183]
183
Рулье Эдуард — французский революционер, по профессии сапожник, участник Июньского восстания 1848 г. Во время Коммуны был членом подкомиссии труда и сотрудничал в газете «Коммуна». В первые дни после восстания 18 марта исполнял обязанности уполномоченного по Министерству народного просвещения.
Рулье — здоровый малый лет сорока, крепкого сложения; на лице его всегда следы похмелья. Он ходит вразвалку, задрав нос кверху; носит гусарские штаны, шапку набекрень. На ходу размахивает руками и ногами, будто расчищает дорогу для идущего за ним народа. Невольно ищешь в его руках жезл первого товарища компаньонажа или палочку барабанщика, которой он вот-вот взмахнет над целым батальоном бунтарей.
Он — сапожник и революционер.
— Я обуваю людей и разуваю улицы, — говорит он.
В орфографии он не сильнее своего коллеги из министерства внутренних дел. Зато в истории и политической экономии этот сапожник сведущ больше, чем все дипломированные особы, в чьих руках перебывал портфель, — тот портфель, что он еще позавчера ощупывал с видом человека, понимающего больше в опойке, чем в сафьяне.
Наващивая дратву или прокалывая шилом кожу, он в то же время следил за нитью великих идей и выкраивал из республики мыслителей свою собственную.
Он умел на трибуне придать блеск и выпуклость своим фразам, как передку башмака, заострял шутку, как носок ботинка, вбивал в головы слушателей свои аргументы, как гвозди в каблуки. В его ораторском инвентаре имеется и фантазия и основательность, так же как в его саржевом мешке, в котором он разносит заказы, вы найдете и туфельки маркизы, и сапоги каменщика.