Интерферотрон Густава Эшера
Шрифт:
— Конечно! — удивился Стив. — Неужели так тяжело было бы переместить его траекторию?
— Все гораздо сложнее, Стив, — покачал головой Густав. — Во много раз сложнее. Ты даже не представляешь себе, как это непросто.
Выйдя из кабины, он сел напротив тихо посапывавшей Филомелы и погрузился в раздумья.
Впервые мысль о фиксированном характере событийного ряда пришла к Эшеру много лет назад, во время очередного «дежа вю». Эти видения посещали его ночью достаточно часто, особенно в молодости, отличаясь от обычных снов своей фрагментарностью и нелепостью. Именно вследствие своей кажущейся нескладности они оставались в памяти, чтобы всплыть спустя несколько месяцев, а то и лет, когда та же самая ситуация, поразившая Густава своей неправдоподобностью, развертывалась перед ним наяву. «Дежа вю», посещавшие Эшера, имели между собой много схожего.
Они
Именно эта неизбежность попадания в обстоятельства, заранее и мельком продемонстрированные сонному уму, натолкнула Эшера на первые догадки, которые впоследствии оформились в теорию «слоеного пирога». Густав, конечно, ушел от ответа, когда за бокалом шампанского с помощью интерферотрона, как волшебным зерцалом, спас Вейвановского от гипотетической гибели вследствие падения камня. Правда заключалась в том, что уберечь Мориса от реальной гибели, даже если бы она в цветах и красках заблаговременно предстала на экране, было невозможно. Недопустимо, чтобы увидев свою смерть, Морис сумел ее избежать: уехав, закрывшись дома, окружив себя оружием и надежными друзьями. Парадокса гороскопа на самом деле не существует: верно предсказанное всегда сбывается, — будущее изменить нельзя, даже если его можно увидеть (разве что, прибегнув к интерферотрону, пытаться сдвинуть траекторию, но осуществимость этого на практике осталась недоказанной). В этом смысле утраченное изобретение можно было бы назвать демонстратором «дежа вю». Вейвановский умер в назначенный срок, и с этим ничего нельзя было поделать. А истинный парадокс вот в чем: если человеку показать его будущее — даже посредством машины времени, он в него не поверит. Он сочтет все это невозможным, абсурдным; скорее всего, заявит, что аппарат неисправен и что его изобретатель — мошенник. Тем не менее, через месяц, год, пять или двадцать лет этот человек неизбежно вплывет в свое «дежа вю», с удивлением отметив точность воплощения ситуаций, в свое время показавшихся ему невероятными.
Поверил бы Морис в свою смерть внутри полицейского кабриоджета в компании Франца Богенбрума, на фоне колоссального взрыва, извержения вулкана и землетрясения? Вряд ли. Если бы какая-нибудь пифия предсказала ему такое еще до того, как к нему свалились на крышу незваные гости, он счел бы это пророчество фантастикой. Он наверняка не стал бы верить в такой поворот событий, даже если бы та же самая пифия сказала ему об этом сегодня утром. У Вейвановского не было иного выбора, кроме как погибнуть.
Тогда, пять дней назад, рассматривая в ангаре на дисплее интерферотрона мотки траекторий, Эшер не мог удержаться от сравнения: словно дождевые черви под землей, люди прогрызают свой ход, свой жизненный путь внутри «слоеного пирога». Они видят то, что осталось сзади, — канал уже проделан, но не ведают того, что ждет их дальше: перед ними, как им кажется, сплошная непроницаемая стена. Эту стенку соорудило их сознание, погрузившее их в плен инерции, заставившее последовательно скользить вдоль массы явлений внутри раз и навсегда проложенной, неизменной траектории. В этом смысле у дождевого червя в грунте больше разнообразия, — он может прокладывать ход как ему заблагорассудится. Человек же обречен двигаться исключительно по своей траектории, и, как выразился один мудрец, свободы у него не больше, чем у камня, катящегося под гору. Установленная мозгом непроницаемая завеса, скрывающая будущее, создает иллюзию выбора (хотя непроницаемость достаточно условна: взять, к примеру, те же самые «дежа вю»); даже раздумья над тем, какой избрать вариант действий, — тоже часть неизменной траектории. Любой выбор и обусловленные им действия были впечатаны в
Правильность же выбора невозможно оценить иначе, как не взглянув на него задним числом, то есть уже прогрызя эту часть траектории. Только тогда возникают варианты: «а что было бы, если?..», «тогда мне надо было поступать по-другому» и тому подобное. Густав Эшер знает, что допустил ошибку, ринувшись в Сапалу, но знает об этом сейчас. Тогда, 11 августа, ему показалось, что он принял верное решение, отправившись в поселок. Но у него все равно отсутствовала альтернатива: его нынешняя траектория проложена таким образом, что неумолимо вела его в Тупунгато, ударив лицом об крышу и продержав в состоянии комы, затем отправив в кратер вулкана. А теперь она толкает его в Гималаи, в полную неизвестность…
Густав встал из кресла и заглянул к Стиву:
— Могу тебя сменить, если хочешь.
Макналти кивнул в знак согласия. Разминувшись в дверях с Эшером, он показал на приборные панели гравитоплана:
— Машина идет фиксированным курсом. Высота — две мили над уровнем моря. Присматривайся на всякий случай, — вдруг где-нибудь гора выросла. А я, пожалуй, вздремну.
— Когда тебя разбудить?
— Через два часа.
Густав прикрыл дверь в кабину, вызвал стюардессу и заказал кофе. Устроившись в сиденье поудобнее, он взглянул на табло рельефа. Внизу все было гладко; дисплей изредка, несколькими линиями, показывал только наиболее крупные волны.
Однако занятную мысль подбросил Морис насчет системообразующих снов, подумал Эшер. К сожалению, погиб он прежде, чем удалось у него выведать, с кем именно ему приходится общаться вне нашего мира, — он обязательно рассказал бы много интересного. Богенбрум тоже что-то намекал насчет высших сил. Зачем им всем вдруг понадобился интерферотрон? Неужели они не могут сделать все, что пожелают, без того, чтобы прибегнуть к скромному творению рук человеческих? Выходит, что не могут. Эшер ощутил кратковременный прилив гордости за себя и свое погибшее изобретение, прерванный появлением фантома с подносом, на котором стояли кофе, джем, сливки и печенье.
— Поставьте сюда, — скомандовал Эшер, показывая на небольшую нишу, специально для таких целей предусмотренную в приборной панели возле каждого пилота. Стюардесса выгрузила еду и исчезла.
Одиннадцать часов полета… Времени более чем достаточно, чтобы прийти в себя после очередной порции приключений. Стив, похоже, на меня обиделся, подумал Густав, жуя печенье с джемом. Неужели не привык за двести лет к таким пустякам, как гибель очередного знакомого? Как будто на войну не ходил. Ничего, поспит, пообедает, и все уладится. Интересно, а как проявляется действие системоразрушающих снов? Выпадение кусков явлений, наверное. Но, по логике, явления если и пропадают, то связными группами, и их исчезновение не должно замечаться. Может быть, эти разрушительные сновидения затрагивают некие ключевые космические процессы, и какие-то регистраторы улавливают аномалии. Система в целом может оказаться терпимой к дефектам или противоречиям, но до определенной степени… Да, спросить больше не у кого. Не исключено, что Морис со временем узнал бы у своих покровителей, какой сон был исходным. Жаль, они не успели подумать над этой загадкой вместе со Стивом и Филомелой. Хотя чего тут особо гадать: очевидны два простых ответа. Или «слоеный пирог» изначально существовал с этим сновидением, как яйцо с зародышем, или же этот сон приснился кому-то (чему-то?) за пределами событийного клише. Некто извне вбросил первую щепотку соли в концентрированный раствор, за которой последовали остальные, но уже изнутри.
Странно, что космические силы столь озабочены содержанием наших сновидений. Это значит, что сны имеют над ними власть, от которой не так-то просто избавиться: ближайшего случая не представлялось вплоть до сегодня, когда Богенбрума послали украсть интерферотрон. Он, кстати, загадочно выразился: «сроки поджимают». Неужели и боги подвластны времени, живут по графику? А почему бы и нет? Да и кто выступает богами в данной ситуации? Скорее, люди для высших сил — боги. Это их сны заставляют тех суетиться. Густав злорадно подумал, что, возможно, и не существует никакой иерархической пирамиды из низших и высших сил, или же эта пирамида регулярно оказывается перевернутой. Кто-то наверху управляет движением галактик, зарождением звезд, но опасается, что на крошечной планете какому-нибудь совершенно незначительному человеческому организму, до отказа заряженному психической энергией, приснится нечто такое, отчего Вселенная содрогнется.