Интерконтинентальный мост
Шрифт:
Иван Теин облегченно вздохнул, когда позвонил Саша Вулькын и предложил перед поездкой в тундру на ужин показать гостям хозяйство.
Начали с берега, где чуть дальше яранг, за местом, которое когда-то занимала полярная станция, стоял комплексный цех по переработке морской добычи.
Александр Вулькын был в своей стихии. Он велел всем обуться в специально обработанные резиновые сапоги, накинуть стерильные халаты и повел в холодный цех первоначальной разделки.
— Разделка, — начал Вулькын, — у нас производится почти вручную, ибо никакая программа и механика не могут пока сравниться с умением человеческой руки и глазами. Ведь сюда попадают моржи разной величины и возраста,
Вулькын провел гостей через сортировку, откуда мясо направлялось в одну сторону, внутренности — в другую, кожи — в третью.
— В последние годы моржовая кожа сильно поднялась в цене. В основном она идет на обивку самых дорогих сортов мебели. Недавно получили заказ из Мексики: просят обработанную кожу моржа для обивки президентского кресла. Часть мяса замораживается для потребления жителями Уэлена, часть вывозится в Анадырь, в Магадан. Часть консервируется, перерабатывается в колбасу, сосиски, полуфабрикаты. Спрос очень велик, но ограничения в промысле морского зверя ограничивают и нас. Практически у нас ничего не пропадает. Вон там цех по переработке костей. Костяная мука идет на удобрения в наши же теплицы.
В тепличный комплекс, расположенный поодаль, пришлось ехать на тундроходах, быстроходных машинах на воздушной подушке.
В огромных теплицах было тихо и душновато от влажного и теплого воздуха. Лишь где-то далеко журчала вода и иногда лязгал какой-то механизм. Людей не было видно.
— Здесь мы производим все фрукты и овощи, которые имеют наибольшую ценность для человека в свежем, натуральном виде, — продолжил свои объяснения Александр Вулькын.
В конце длинного приземистого здания, у выхода миловидная служительница вручила каждому гостю корзину только что собранных плодов.
На вместительном тундроходе переправились через лагуну на оленьи пастбища. Папанто пригнал свое стадо поближе и раскинул походную палатку.
— А где яранга? — несколько разочарованно спросил Джеймс Мылрок.
— Ярангу мы летом не трогаем, — ответил Папанто. — Она стоит в среднем течении реки Тэю-Вээм. Кроме яранги у нас есть еще так называемый бригадный дом. Отсюда до него пятнадцать минут полета на вертостате. Там нас ждет ужин.
Однако на вертостате никто не захотел лететь: всем нравился тундроход. Он летел над самой поверхностью сущи. Немного шумновато, но вполне можно разговаривать. Однако все небольшие неудобства путешествия на таком виде транспорта вознаграждались удивительным ощущением плавности полета. Тундроход словно бы плыл над кочками, небольшими неровностями, переваливался через невысокие холмы, проносился над мелкими озерцами и пересекал тундровые ручьи и довольно широкие реки.
Бригадный дом был по существу и семейным домом Папанто и выглядел довольно импозантно, напомнив Мылроку дома состоятельных аляскинцев, построившихся у подножия Университетского холма в Фербенксе.
Семья оленевода на этот раз в полном составе находилась здесь.
Гости внимательно осмотрели дом, который с удовольствием показывала хозяйка. Он состоял из двух квартир, каждая из которых включала три спальни, большую общую комнату и просторную кухню, равную по площади общей комнате. Кроме того, в доме находились две комнаты гостиничного типа с душевыми и туалетами на случай приезда гостей или помощников на трудное время отела и просчета оленей. К главному зданию примыкали службы: два теплых гаража — один для тундрохода, другой, по существу, представлял собой ангар для небольшого вертостата. В ангаре была отгорожена механическая мастерская. В комплексе еще было два склада — холодный и отапливаемый.
Хотя
Ужинали в большой общей комнате, наслаждаясь простым тундровым блюдом — вареной олениной.
— А я все жалею, что не удалось нашему народу стать оленным наконец, — заговорил Мылрок, намекая на безуспешные попытки завести оленеводство в таком же размере, как на Чукотке, на островах Берингова пролива и на Аляске. Небольшое количество оленей долгое время пасли чужие люди — с Чукотки, а больше саамы, оленеводы далекой Скандинавии.
Теин знал, что и на Чукотке в свое время почти провалились попытки навязать оленеводство эскимосам. Отдельные из потомственных охотников шли в оленеводческие бригады больше водителями вездеходов, а что касается самой пастьбы оленей, к этому они относились с каким-то удивительным равнодушием, если не с отвращением.
Адам Майна, прислушавшись к разговору, заметил:
— Мы привыкли: если уж догнал зверя — надо его убить. Такова уж наша эскимосская психология. Ведь диких-то оленей на американском Севере было довольно, а вот не стали их приручать. Значит, сердце не лежало к этому.
— А жаль, — искренне посетовал Папанто. — С оленем жизнь прекрасна. В тундре просторно, чисто.
— Это правда, что к вам просятся на отдых из больших городов? — полюбопытствовал Мылрок.
— Отбоя нет! — воскликнул с улыбкой Папанто. — Но у нас не курорт, а производство. Тут нужны знающие люди, а не просто жаждущие тундрового спокойствия и тишины. Работа наша не такая уж легкая, как кажется на первый взгляд.
— Может быть, именно поэтому мои сородичи отказались от разведения оленей и пастушества, — заметил Адам Майна.
Джеймс Мылрок то встревал в разговор, то вдруг надолго замолкал, погруженный в свои мысли. То же самое происходило и с Иваном Теином. Но даже со стороны было заметно, что встреча двух старых друзей их взволновала.
На обратном пути в Уэлен, мчась над расцветшей тундрой, Иван Теин чувствовал, как в душе у него поет песня радости, радости от встречи с давним другом.
Еще издали, с высот холмов южной части полуострова показались пылающие на берегу костры — священный очистительный огонь теперь служил освещением для поющих, танцующих и веселящихся.
Тундроход остановился на зеленом берегу лагуны, в новом Уэлене.
Гости разошлись по комнатам, и Иван Теин поднялся к себе.
В большое окно хорошо было видно, как за лагуной в кострах плясало пламя праздника, глухо доносилась музыка.
Иван Теин подошел к столу, где рядом с машинкой-дисплеем белела стопка бумаги — перепечатанная рукопись. Давным-давно надо было бы прочитать, посмотреть, что получилось, но, честно говоря, Теин боялся этого. Кто знает, может быть, все это ерунда, ничего не стоящая, никому не интересное намерение вырваться из привычного, сойти с проторенной дорожки и попытаться самому пройти по неизведанному пути. В истории литературы было много попыток написания книг по горячим следам. Но то были строго документальные книги либо откровенно беллетристические сочинения с большой долей вымысла, но в которых за изменившимися именами героев и завуалированными названиями мест легко угадывалась послужившая материалом для сочинения действительность.