Интерпретаторы
Шрифт:
— Так кто этот Лазарь?
— Хозяин Ноя. Торгующий религией альбинос, которого где-то нашел Саго. Он обещал сегодня его привезти, вот я и жду.
— И тогда?
— И тогда все будет закончено. Если надо, я буду работать всю ночь. Знаете, Моника, так отчаянно хочется кончить. Я сыт по горло этой картиной, и если бы не завтрашняя выставка... А потом... потом — да что об этом говорить?
— Отчего? Скажите.
— Нет, правда, это не важно. Вы должны были сами понять, что по сути я не художник. Я не рожден им. Но я знаю природу творчества и могу стать хорошим педагогом. Вот и все. Этот холст, например. На идею меня натолкнул Эгбо, разумеется, подсознательно, и на самом деле картину писать надлежало ему, а
— Пятнадцать месяцев это не долго. Кроме того, в промежутках вы писали другие вещи.
— Гордиться нечем. Что я могу поставить рядом со скульптурой Секони, даже если не говорить о «Борце»?
— А «Пантеон»?
— «Пантеон» слишком сложен. Он ошеломит зрителя, не даст ему разобраться в его истинной ценности. Но я говорю о себе, о своем бытии. Даже у Саго есть что-то вроде седьмого чувства, какая-то антенна, которая ловит творческие импульсы и не дает сбиться с пути. Но я... Скажите, мог бы Эгбо принять Ноя за Эсумаре? Такие ошибки убивают органичность и подставляют художнику ножку. А я не понял, в чем суть его отступничества...
Моника стояла совсем рядом и наконец, решившись, робко коснулась его шеи длинными белокурыми волосами.
— Вас мучают сомнения лишь потому, что работа почти закончена. Это же естественно, Кола. Вам не хочется верить себе из страха, что другие могут вам не поверить.
— Нет, дело не в этом...
— К тому же вы боитесь сочувствия, словно оно вас может лишить сил. По природе вы нежный человек, и не надо вам постоянно оглядываться на Эгбо, тем более, что вы его не понимаете.
— Не понимаю?
— И не вы один. Банделе тоже считает, что вы все черствые равнодушные люди.
На улице раздался скрежет тормозов, и Моника отпрянула.
— Кажется, это наконец Саго, — сказал Кола.
— Он самый, — послышался ответ. — В машине Лазарь. Привести его?
— Конечно.
— Ваш последний персонаж на месте. Не буду вам мешать. — Моника двинулась к двери. — Как вы его называете?
— Эсумаре. Блевотина небесного дракона.
И Кола набросился на работу, как полоумный, а Лазарь сидел перед ним недвижный, величественный, лучший натурщик в жизни. Что-то его тревожило. Он оглядывал мастерскую, и в глазах его был вопрос, но Кола предпочитал ни о чем не спрашивать, пока тот не претворится в точно очерченный, но ускользающий образ. Лазарь сидел послушный, застывший, а Кола безумствовал, словно мир требовал тотчас исполнить данную клятву.
Прошло два часа, и он стал остывать. Лазарь слегка шевельнулся:
— Где Ной?
— Наверно, бродит по колледжу. Когда он голоден, то приходит сюда и слуга его кормит.
Лазарь, казалось, собрался с мыслями:
— Я думал — по крайней мере, преемник. Мне нужен был человек со стороны. Апостолы — люди, они ревнуют друг к другу. Я искал молодого, отчаянного, с огнем внутри.
— Как другие апостолы?
— Да, — согласился Лазарь. — Как другие. Когда обращаешь кого-то в свою веру, нужно, чтобы было кого обращать. Из простого смирного человека выходит хороший прихожанин, но ненадежный христианин, полный огня и веры. Чем больше зла совершил человек, тем больше силы я нахожу в нем. В этом я знаю толк. Я изучил все на себе путем откровений и мук. Церковь — мое призвание, но я самоучка. Вы знаете, я читаю Библию по-гречески? По-гречески. Однажды я нашел старую греческую Библию и решил выучить греческий, потому что думал, что это то же, что древнееврейский. Оказалось, что я ошибся, но зато я выучил греческий.
— Мало кто может таким похвастать.
— Но самое главное то, что я знаю арифметику веры. Убийца — твой будущий мученик, он охотней других становится мучеником.
— Расскажите мне, как вы обратили Ноя? — Кола задал вопрос, не думая, и реакция альбиноса мгновенно отвлекла его от мыслей о «Пантеоне».
— Обратил! Я никого не обращал! Когда вы боретесь с человеком и побеждаете — только тогда речь идет об обращении. Вы когда-нибудь слышали, что можно за неделю изменить сущность настоящего вора? Я бился над ним лишь потому, что близилось время дождей и надо было молиться о возрождении. Ной был нам необходим. Мои самые верные ученики — уголовники, отверженные обществом. Один из апостолов — фальшивомонетчик, отбывший в тюрьме пять лет. Другой — единственный член банды, спасшийся от ареста после ограбления банка. Как ни спешил я, но отойти от правила все же не мог. Мне был нужен грешник.
— А убийцы есть? — спросил Кола.
— Один. Он зарезал жену в деревне Угелли. — Взяв себя в руки, после минутного молчания Лазарь сказал: — Я обязан проследить, чтобы Ной снова не стал подонком.
— Вы что-то собираетесь сделать?
— Ничего определенного. Он волен вести себя, как захочет, только не в Лагосе. — Снова страсть закипела в нем. — Я не могу допустить, чтобы он был в Лагосе. Нельзя, чтобы прихожане видели, как он слоняется по базару и лазает по карманам. — Лазарь резко поднялся. — Так вы не знаете, где он? Он, стало быть, шляется где попало?
— Прошу вас, сидите. Он не может быть далеко,
— Пойдемте найдем его.
— Через несколько минут.
— Мы вернемся сюда, мистер Кола, не следует так спешить с работой. Кроме того, с самого прихода я подчинялся вашим законам и был неподвижен.
— С Ноем ничего не случится. Он где-нибудь развлекается.
— Вам не хватает терпения. Даже творец обладает терпением.
— Неужели? Если мы говорим об одном и том же, то разве он не создал весь мир за неделю?
— Прошу вас, давайте разыщем его. Я чувствую себя в опасности, когда думаю о его пути.
— Ладно, если вам нужен перерыв...
— Нет, мистер Кола, дело не в отдыхе. Если кто-то сейчас встретит Ноя и скажет ему: «Украдем курицу», — он пойдет за первым встречным.
— Отчего это вас заботит? Если он сядет в тюрьму, вы же будете спать спокойней.
Эгбо, отвозивший Сими назад к Банделе, увидел Ноя под манговым деревом и остановил машину. Он стоял в кучке бездельников, старавшихся сбить палками единственный плод, висевший в густо-зеленой листве. Эгбо окликнул его, но тот не отозвался, и Эгбо усомнился, Ной ли это. На лице его не было следа недавних переживаний. Должно же было на нем остаться хоть что-то от страшной сцены пожара и безоглядного бегства! Ничего от замученной благодарности, с какой он входил в лифт, ничего от жалобной готовности позировать Коле, ничего от съежившегося беззвучия, с которым он забился в угол машины, когда Эгбо вез его в Лагос, откуда Кола с добычей направился в Ибадан.
— Кто это? — спросила Сими.
— Минутку. — И он зашагал по гниющим плодам, поднимая тучи навозных мух. Он похлопал Ноя по плечу, и тот посмотрел на него ничего не выражающим взглядом. Эгбо вгляделся в него и вновь понял, что воспоминание о пожаре начисто смыто или, может, этого воспоминания никогда не было. Ной очищался от каждой минуты прошлого и знал лишь то, что хочет сбить с ветки манго.
— А ты феномен, — сказал Эгбо.
— Сэр?
— Поехали!
Внезапно проснувшееся любопытство заставило Эгбо подумать, как-то теперь повстречаются Лазарь и Ной. Ему захотелось увидеть воочию эту встречу. Ной весело пошел за ним, хотя — Эгбо мог бы поклясться — вряд ли узнал его. «Чтобы очистить человека, — размышлял Эгбо, — чтобы очистить его до белизны, надо оставить его, как Ноя, мертвым, лишенным жизни и личности чистым листом, на котором кто-то случайно напишет недолговечное слово».