Интерпретаторы
Шрифт:
— Что такое? Что-то попало в глаз?
Эгбо уже стоял в их группе и ждал, что Лумойе откроет глаза и увидит его. Но Лумойе чуял смертельную опасность; из слов Фашеи он заключил, что никто не заметил плевка, и решил остаться под защитой своей слепоты. Инстинкт сработал верно, потому что Эгбо ждал, а озадаченная, как и все,
Доктор Лумойе был не дурак; по его диагнозу выходило, что скандала можно еще избежать. И это самое главное, ибо он не помнил лица того, кто его оскорбил так грубо и беспричинно.
Огвазор перевел озадаченный взгляд с Лумойе на молчаливого незнакомца, в котором сразу почувствовал недостающее для объяснения звено. Но тут кроткий голос из-за плеча отвлек его внимание, хотя неясная угроза со стороны Эгбо мешала ему вникнуть в смысл слов Банделе:
— А как бы вы поступили, профессор?
— Привет, Банделе, — неуверенно произнес Фашеи. — Не знал, что ты здесь.
Огвазор, по-отечески допуская Банделе в круг избранных, решил обратиться прямо к нему:
— Мы только что обсуждали одну из ваших студенток.
— Так это ваша студентка? — спросила Каролина, но Банделе вряд ли услышал ее слова.
— Я спрашиваю, профессор, что бы вы сделали, если бы узнали, кто отец ребенка? — Он требовал недвусмысленного и прямого ответа.
Эгбо сразу же понял его, и все в нем воспротивилось вмешательству Банделе. Он опять взглянул на Лумойе в надежде, что тот откроет глаза, чтобы двумя ударами закрыть их снова, пока гнев давал ему право. Голос Банделе утвердил Лумойе в уверенности, что он спасен.
— Вы спрашиваете про человека, который несет ответственность за положение этой девушки?..
— Да.
— Ну, резумеется, я бы постарался, чтобы его отчислили. Ничего другого он не заслуживает.
— Понятно.
Принимая вызов и наглое упрямство
— Университет не может пезволить, чтобы его доброе имя втаптывали в грязь безответственные мелодые люди! Мелодое пеколение слишком безнравственно!
Лумойе дернул шеей, открыл глаза и, осмелев, вновь вступил в разговор:
— Совершенно с вами согласен. Они позорят свою семью — вот что самое грустное.
— Как врач, вы предпочли бы, чтобы ваша пациентка умерла? — спросил Банделе.
— Послушайте... — начал Огвазор.
— Я обращаюсь к доктору. Честь важнее жизни — я так вас понял? Пусть обращаются к шарлатанам и гибнут от неудачных абортов?
— Я вас не понимаю.
— Понимаете. Вы же отлично знаете, как это бывает. Вы же знаете про всех, кто обращался к вам за помощью.
— Надеюсь, Банделе не считает, что университет — благотворительное заведение.
Банделе задумчиво посмотрел на него, потом оглядел всех стоящих кружком, он был спокоен, мускулы полностью расслабились. Он смотрел на них с сожалением, только его сожаление было страшнее, безжалостнее жестокости. Банделе, старый и неменяющийся, как царица Бенина, старый и непреклонный, как старейшина на совете, наделенный правом лишь раз сказать свое мнение, медленно проговорил:
— Я надеюсь, вам всем придется похоронить своих дочерей.
Звонок возвестил о конце антракта, далекий и резкий, как жалоба прокаженного. Но все стояли, не в силах сдвинуться с места. Сими чего-то ждала у «Борца» Секони, Кола в замешательстве стоял подле нее. Эгбо смотрел на нее, и она пошла навстречу ему, и в глазах ее был океан тоски... «Она как соломинка для утопающего, — сказал он себе. — ...Лишь как соломинка для утопающего».