Интервью: Беседы с К. Родли
Шрифт:
Фильм заканчивается шокирующей и жестокой сценой: девочка истекает ярко-красной кровью, которая пачкает белые покрывала. Зачем там такая сцена?
Фильм «Шестерых тошнит» не был по-настоящему жестоким, но все-таки шокировал, весьма бесхитростно причем. «Алфавит» можно толковать по-разному. Но так мы завязнем в интерпретациях. А меня они никогда по-настоящему не волновали. Тут возможна простая догадка: девочку отравили, это у нее такая реакция или что-то в этом роде.
И звук там играет важную роль. Вы согласны?
Да, но он там довольно простецкий. Как я уже рассказывал, большинство звуковых эффектов я записывал на репортерский магнитофон, а он к тому же оказался неисправен.
Одним из сотрудников лаборатории был Херб Кардуэлл, первый оператор «Головы-ластик». Он научил меня, что есть три вида света: рисующий, заполнение и верхний свет, или контровой. Я не использовал никаких приемов в «Алфавите», но уже научился, когда снимал «Бабушку».
Другой парень, Боб Коллум, один представлял собой весь звукоцех. Когда вы видите в кадре всякое оборудование сороковых и пятидесятых — эту текстурированную под кожу краску, черные эмалированные шкалы — огромные, точные счетчики, знаете, такие реально минималистичные и качественные... и по-настоящему примитивные... — вот такая была у Боба комната. Как будто в прошлое попадаешь. Когда я вернулся, чтобы сделать там звук для «Бабушки», я подумал, что надо поработать с Бобом еще. Собрал кучу материала и сказал ему, что готов делать звук, а он встретил меня на пороге и ответил: «У меня для тебя плохие новости, Дэвид». Я спросил какие, а он сказал: «Я не могу с тобой работать, потому что с момента нашего последнего разговора у меня появилась куча другой халтуры и я на нее подписался. Зато я нанял помощника».
У меня прямо дыхание перехватило. Я чуть с ума не сошел. Понимаете, я решил, что он спихнет меня на какого-то идиота, и чуть не умер от расстройства. А он сказал: «Вот, познакомься». Я поворачиваюсь — а там стоит этот парень, ростом под метр восемьдесят, худой как щепка, и у него на голове такая стрижка... я не знаю — даже не то чтобы под машинку, а просто охламонская! И вот он встает с улыбкой во весь рот и шагает прямо ко мне. А Боб говорит: «Вот, это Алан Сплет». Я пожал ему руку, и клянусь, я слышал, как у него кости в ладони с хрустом сдвинулись! Ну, я едва не чокнулся, понимаете. Но как бы то ни было, вот так мы и познакомились с Элом и с тех пор работали вместе.
А как получилось, что «Алфавит» дал вам возможность получить грант для съемок «Бабушки»?
Ну, я тогда совсем подсел на фильмы. И в дело снова вступил Бушнелл Килер. Он сказал, что его шурин работает в Национальном фонде поощрения искусств и там есть новая структура, которая называется Американский киноинститут, так вот они дают гранты режиссерам. И добавил, что все, что от меня нужно, — подать на рассмотрение сценарий и представить свой предыдущий фильм. И представляете, я отреагировал как настоящий охламон. Мне в одно ухо влетело, из другого сразу вылетело, и я даже пальцем не пошевелил. Но в итоге до меня все-таки дошло, и я написал сценарий «Бабушки».
Это был первый раз, когда идею для фильма вы изложили на бумаге?
Да. Не знаю, сколько там было страниц, но это был не обычный сценарий. Скорее некая конструкция — из картиночек, набросков, стихов. Я все время спрашивал у моего друга Чарли Уильямса: «Это что у меня — экспериментальное кино?» А он повторял: «Да, Дэвид, экспериментальное!» — знаете, таким тоном, будто с недоумком разговаривал. Плюс я приложил к заявке «Алфавит».
Я жил в Филадельфии, женился на Пегги, у нас родилась дочка Дженнифер. И мы жили в доме аж из двенадцати комнат!
Местность была характерная — фабрики, копоть, рельсы, закусочные, странные типы и очень темные вечера. У тамошних персонажей на лбу написаны сценарии, я видел там очень колоритные детали — пластиковые занавески, которые заклеены пластырем, разбитые окна, заткнутые тряпьем. Маленькая девочка умоляет папу пойти домой, а он так и сидит на тротуаре, парни выбрасывают кого-то из машины, которая уже тронулась с места. Все, что душе угодно.
Мы бедно жили, а город был пропитан страхом. Ребенка могли застрелить прямо на улице, и контур его тела, обведенный мелом, оставался на тротуаре еще дней пять. Нас дважды грабили, один раз стреляли в окно, а другой — украли машину. Первый раз дом взломали на третий день после того, как мы туда переехали, но у меня был меч — отец Пегги подарил. Не знаю, какой он был эпохи, но держал я его под кроватью. И тут я просыпаюсь, вижу лицо Пегги в сантиметре от моего, с выражением такого ужаса, который, надеюсь, я больше не увижу на человеческом лице никогда. «В доме кто-то есть!» Я подскочил, натянул майку задом наперед, схватил этот меч и начал орать: «Убирайтесь отсюда к чертовой матери!» А потом выбежал на лестницу с мечом наперевес, продолжая орать. Грабители оторопели, потому что ведь этот дом так долго пустовал и они привыкли в него лазить. До них дошло, что кто-то тут теперь поселился, и они убежали. Проблема решилась сама собой. Соседей я, конечно, разбудил своим ором, но они наверняка подумали, что это я выгоняю из дома Пегги!
Я говорю людям: от внешней угрозы нас тогда защищали только эти кирпичи. Но с тем же успехом они могли быть картонными. Это постоянное ощущение крайней степени опасности... и страх был очень силен. Кругом насилие, ненависть и разруха. Но этот город оказал самое большое влияние на всю мою жизнь. И случилось это в нужное время. Происходившее вокруг пугало меня, более того — возбуждало.
Очевидно, в подобных местах вы черпаете вдохновение для ваших сюжетов, но давайте обратимся к визуальной стороне — поговорим о своеобразии индустриальных городов и промзон.
Если просто соорудить новую стальную коробку на пустом месте, поначалу с ней не будет происходить ничего особенного. Она даже может неплохо смотреться, но это будет скучное место. А потом природа начинает работать над постройкой и довольно скоро превратит ее в фантастическую вещь. Для меня все началось в Филадельфии, потому что я был уже достаточно взрослый и атмосфера там была подходящая, так что все случилось само собой. Это была атмосфера распада, но фантастически красивого. Она прямо плодила образы. Когда на вещи одновременно воздействуют химия и природа, результат просто потрясающий, такого не добиться до тех пор, пока человек и природа не начнут действовать вместе.
Вам хватало вашего заработка па жизнь или Пегги тоже приходилось работать?
Было тяжело. Я зарабатывал, печатая открытки, а Пегги сидела с Дженнифер. Мрачный был период. Я весь день занимался этими открытками и только потом живописью, понимаете?
А с какого момента жизнь стала налаживаться?
Я помню, что это было какое-то муторное время года. Промозгло, дождливо, и я уже не надеялся на грант. А потом вдруг получил письмо, что первый этап конкурса закончился и я буду участвовать во втором. Но, кроме меня, там участвовали Стен Брэкидж и Брюс Коннер — их имена тогда уже были на слуху. Они были старше меня и уже успели многое сделать. Они были как бы крутые, независимые, авангардные, продвинутые режиссеры, понимаете? И я сказал себе: «Забудь, это нереально!»