Интервью: Беседы с К. Родли
Шрифт:
Чувство и понимание, по-вашему, близкие вещи?
Все объясняет интуиция. Если вы доверяетесь ей, чувства приравниваются к пониманию. Ты видишь или слушаешь что-то новое, и понимание приходит само собой.
Несмотря на все ваши призывы к зрителям: «Включите интуицию, отключите здравый смысл», — сразу после первых прокатных показов вашего фильма в интернете появляются подробнейшие объяснения каждой детали, десятки трактовок. Вас это не смущает?
Интернет обнажает мысли людей. Раньше люди собирались после просмотра в небольшие группки и обсуждали увиденное. Никто, кроме них самих, не мог этого услышать.
Ходят легенды, что вы сняли этот фильм вообще без сценария...
Нет-нет-нет, ничего подобного. Не верьте всему, что вам скажут. Каждая сцена была тщательнейшим образом записана в сценарии, прежде чем мы провели кастинг и начали съемки. Каждая, одна за другой. Иначе бы я и не приступал к работе. Но сценарий состоит из страниц, и актеры получали от меня не сценарий, но страницы со своими репликами! Им этого было достаточно.
Каждый следующий ваш фильм не похож на предыдущий, однако постоянные зрители запросто вычленяют в них общие мотивы и темы. Значит ли это, что вас беспокоят и интересуют одни и те же материи, с которыми вы пытаетесь разобраться из картины в картину?
Для меня фильм не имеет ничего общего с походом к психоаналитику. Фильм рождается на свет, когда ко мне приходят идеи, а идеи — это дар свыше. Когда к тебе приходит идея, в которую ты влюбляешься, это столь прекрасное ощущение, что с ним приходит и понимание того, как идея превратится в кино. Все мы — такие разные... Никто не гарантирует, что вы влюбитесь в идею, которая понравилась мне. Но влюбленность в идею — странное, необъяснимое явление. В каждой идее скрыто столь многое, что я сразу начинаю размышлять о том, как эту идею можно передать средствами кинематографа. Она начинает складываться в единое целое из фрагментов. Сперва я сам не понимаю, как именно эти фрагменты сложатся друг с другом. Безумно странное ощущение: будто у тебя есть целая куча фрагментов одного пазла, но нет ключа и ты не представляешь себе картинку, которая получится из этих кусочков. Понемногу ты начинаешь говорить себе: «Что-то происходит, оно складывается». Затем к одной идее прибавляется другая — так рождается фильм. Правда, изредка я вижу всю картину целиком, а уже затем дроблю ее на фрагменты. Но на этот раз все началось с разрозненных фрагментов.
Вы же утверждаете, что у вас был написанный сценарий? То есть до начала съемок картина все-таки была целой?
Нет, не была. Возможно, в истории случалось так, что к тому или иному автору идея приходила сразу и целиком, в виде озарения: паф — и он изложил ее на бумаге, от и до. Но это случается крайне редко. Вместо озарения к тебе приходят фрагменты, а твоя работа — собрать их и соединить друг с другом. Вне себя от тревоги, ты перемещаешь их по-разному, ищешь и пробуешь самые сумасшедшие комбинации. Одного, окончательного способа не существует. Однако существует поле, на котором все фрагменты сложатся воедино. Его поиск — моя задача. Это единое поле — тот абсолют, поисками которого всю жизнь занимался Эйнштейн. Оно действительно существует, это доказано физиками! Это факт, и в нем скрыта подлинная магия. Когда ты становишься на это
Но откуда приходят эти фрагменты, эти идеи? Из темноты подсознания?
Не из темноты, а из моих представлений о природе времени, о мире. Мир, который мы ощущаем и обдумываем, рождает идеи. Все они — тут, рядом, рукой подать. Надо только встретиться с ними. Тьма окружает нас, но идея помогает выплыть на поверхность и покинуть тьму. Контраст между тьмой и светом и превращается в историю, которую ты собираешься рассказать.
А средства для того, чтобы ее рассказать, — откуда приходят они?
Оттуда же — из идей. Ты ищешь нужное тебе место, где будет происходить действие,— или создаешь это место сам.
Каково было снимать на незнакомом языке — на польском?
Я в совершенстве владею польским!.. Шучу. Сценарий я написал по-английски, потом дал польские фрагменты переводчикам. Правда, когда дело дошло до съемочной площадки, я иногда терялся — признаюсь, это было нелегко. Приходилось спрашивать: «А это что за реплика?» Секрет был в том, чтобы снять хоть одну сцену полностью, без остановок, в нужном порядке, и тогда можно было разобрать реплику за репликой. К тому же, стоило наложить английские субтитры, и я опять увидел текст из своего сценария. А польским актерам я безумно благодарен. Они так талантливы и умны! Слов не хватит, чтобы выразить мое восхищение.
Почему именно Польша?
Потому что я подружился с компанией, организовавшей фестиваль операторского искусства «Cam'era Image» в Лодзи. Впервые я приехал туда в 2000 году и был поражен тем, как на протяжении четырнадцати лет они, без всяких спонсоров или господдержки, проводят этот фестиваль. Таких трудоголиков в жизни не встречал. Они и помогли мне с «Внутренней империей».
То есть при иных обстоятельствах действие фильма могло бы происходить не в Польше, а в России?
Разумеется, почему бы нет! Просто в России я никогда не бывал и ни с кем там не встречался. Я бы с удовольствием приехал, но мне говорили, что Москва — невероятно дорогой город.
Вы стараетесь избегать приглашения среднестатистических голливудских звезд...
Среднестатистическая голливудская звезда стоит среднестатистические двадцать миллионов долларов. Иногда приходится отказываться даже от самых подходящих актеров именно по этой причине.
Мог ли этот фильм сложиться без Лоры Дерн?
Нет. Никогда. Это ее фильм.
Кроме ваших привычных американских актеров —Лоры Дерн и Джастина Теру, кроме британца Джереми Айронса и огромного набора польских исполнителей, у вас в фильме есть и японка!
Я встретил ее совершенно случайно. Мы снимали сцену в ночном клубе, где девушка танцует на сцене, и в этом клубе, если посмотрите в толпу, вы сможете различить ее там. Я познакомился с милой японской девушкой и вдруг выяснил, что она — профессиональная актриса. Я тут же принял решение и сказал ей: «Я найду для тебя роль», еще сам не зная, о чем речь. А потом порылся в сценарии и откопал там для нее пару подходящих страниц. Она просто прекрасна и на редкость мила. Хотя ее речь пришлось сопроводить субтитрами: ее версию английского языка смогли понять не все.