Интервью со смертью
Шрифт:
Я отвлекла его от клейки обоев, через всю комнату протянулся развернутый рулон, в углу стояло ведерко с клеем.
– Вот сюда садитесь. – Василий Максимович вытащил из-под стола табуретку, обтер ее ладонями. Сам уселся на покрытый газетой деревянный стул на другом берегу обойной реки. – Может, чайку?
– Нет, спасибо. Давайте лучше я вам помогу с обоями или еще с чем-нибудь. – Предложение помощи прозвучало как-то глупо и неестественно. Он с удивлением на меня посмотрел. – У меня сегодня свободный день, – начала объяснять я, – а вам одному трудно с ремонтом управляться.
– Ну, спасибо. Обои действительно
– Все о’кей, – сказала я жизнерадостным тоном идиотично доброжелательной американки-соседки, – вы мне тоже сколько раз помогали. Только у меня просьба: если Лев Борисович позвонит или зайдет, не говорите ему, что я здесь.
– Хорошо. – Он удивленно пожал плечами. – Что-нибудь случилось?
Я рассказала ему, что увольняюсь из «Происшествий», что собираюсь в корне поменять свою жизнь, что Годунов по этому поводу весьма опечален и сопротивляется, что с Главным они как-то уж слишком быстро спелись – мне это неприятно и странно, – что статьи мои… В общем, я ему все-все рассказала и почувствовала необыкновенное облегчение. Он слушал внимательно, не перебивая, сочувственно кивал, сочувственно покряхтывал и покашливал. Тогда я совсем разошлась, и откровения мои стали вовсе уж откровенными.
Я курила предложенные Василием Максимовичем сигареты – одну за другой, как сто лет уже не курила, и рассказывала, рассказывала. Он слушал, сочувствовал, сопереживал, а я рассказывала. Так пьяного человека иногда прорывает – молчуна по жизни, накопившего за годы и годы скрытности глыбы откровений. У меня никогда не было подруги, не было друга – Столяров не в счет, с ним я не была откровенна, но он все про меня и так знал. Я и про Одессу Василию Максимовичу рассказала, и про сообщения, которые приходили на мой телефон, а теперь не приходят, потому что мобильник потерян, и мне очень грустно. Только о своих подозрениях, кто убийца, промолчала.
Как же я разболталась, боже мой, как разболталась! Но мне не было стыдно, и я чувствовала, что наутро не постигнет меня похмельный синдром. Слова вытекали, как рвота после долго сдерживаемой тошноты, – и организму становилось все легче и легче. Не знаю, до каких откровений я дошла бы в конце концов – может, и о подозрениях своих рассказала бы, если бы не помешали – зазвонил телефон. Глухо, неотчетливо зазвонил, будто из другой звуковой параллели. Василий Максимович встрепенулся, удивленно послушал перезвон, словно не знал, что у него имеется телефон. Поднялся, обвел комнату взглядом:
– Не понимаю, куда я его…
Телефон отыскался под ворохом газет. Василий Максимович снял трубку, лицо его почти сразу же приобрело какое-то недовольное выражение.
Я вышла из комнаты, чтобы не мешать. Пробралась на кухню, перелезла через сваленные в коридоре коробки. Здесь действительно царил полный хаос: одежда, папки с какими-то бумагами и даже мебель были перенесены из комнаты. Расчистив себе место, я уселась на подоконник. Под руку попался хрустальный магический шар, вроде того, который показывают в заставке рекламы НТВ, – симпатичная, но совершенно бесполезная вещь, очевидно подарок, сам себе человек такое не купит. У меня тоже был когда-то похожий шар, да и сейчас, кажется, где-то валяется. Я покрутила шар на ладони. Да, подарок случайно приглашенного на торжество лица, которое не знает интересов и вкусов хозяина.
Василий Максимович задерживался. О чем и с кем он может так долго разговаривать по телефону? Как же не вовремя ему позвонили! Мне вдруг стало обидно и грустно, заболела голова. Я приложила шар ко лбу, прокатила от виска к виску и чуть не выронила из руки – на лету уже подхватила. Испуганно оглянувшись на дверь, положила шар в небольшую коробочку, которая лежала тут же, на подоконнике, – ну его, еще ненароком разобью, а вдруг это для Василия Максимовича вовсе не бесполезная вещь, а дорогая память? Мой серебряный Рак на цепочке тоже кому-то может показаться обыкновенной безделушкой.
На душе стало совсем нехорошо, мучительно захотелось продолжить свою исповедь – где вы, Василий Максимович? Отпущения грехов, очищения – вот чего мне не хватало всю жизнь.
Из коридора послышались долгожданные шаги – шаркающие, спотыкающиеся, с трудом преодолевающие препятствия. Дверь скрипнула – Василий Максимович возник на пороге кухни. Ну наконец-то! Сейчас…
– Кира! – Он посмотрел на меня каким-то невыразимо трагическим взглядом, покачал головой, словно обдумывая причины вдруг свалившегося на него несчастья.
– Что случилось, Василий Максимович? – сочувственно спросила я, не его жалея, а себя: продолжение исповеди, кажется, откладывалось…
– Мне звонила сестра моей бывшей жены, – проговорил он в какой-то тоске и ткнулся лбом в косяк двери. – Петя погиб.
– Петя?
Я не знала, кто он, этот Петя, никогда от Василия Максимовича о нем даже не слышала, но мне вдруг представилось, что он и есть тот мальчик-мужчина, убитый сегодняшней ночью.
– Племянник жены. Лена, ее сестра, уезжала из города по путевке, вчера вечером вернулась. Он уже две недели как убит.
Две недели, слава богу, не он!
– Вечером-то она не сильно забеспокоилась, думала, гуляет где-то. Всю ночь прождала, надеялась, вернется, а утром…
Ну конечно, не он! Того и звали как-то по-другому, Бородин говорил… Как же он говорил?
– Обзвонила всех знакомых – никто его давно не видел. У соседей спросила – то же самое.
Не он! Он не имеет ко мне отношения.
– Она одна, без мужа, родственников у них в городе никаких не осталось с тех пор, как жена моя переехала с новым мужем.
Слава богу, не он!
– В милицию побежала, заявление написала, а через час… Через час ее пригласили на опознание. – Василий Максимович всхлипнул и закрыл руками лицо. – Петя!
Не он, не он. Мне нет до него никакого дела – ему нет до меня никакого дела.
Я с облегчением перевела дух, спрыгнула с подоконника, подошла к Василию Максимовичу, обняла его крепко-крепко, уткнулась в его плечо и с наслаждением разрыдалась.
Глава 3
Расследование Андрея Никитина