Интим не предлагать!

Лель Агата

Чопорная зануда внутри меня возмущённо топает ногой.

— Послушай, если ты вдруг с чего-то решил, что после вчерашнего…

— Сейчас, подожди, пока ты всё не испортила, я сделаю это, — он кладёт руку на мой затылок и, пропустив сквозь пальцы волосы, мягко целует в губы. Его дыхание мятно-свежее с привкусом вишнёвого дыма, а кожа пахнет мылом. Моим.

И всё, дамба снова рушится от напора его обаяния. Я больше не хочу вредничать, не хочу ничего говорить, ни о чём думать. Только растворяться в его поцелуях.

Если

так сносит крышу только от них, то что будет когда… Об этом я не могу даже думать, потому что моя ранимая натура не этого просто не выдержит.

Но Малиновский, кажется, думать об этом может, потому что когда поцелуи становятся глубже, дыхание чаще, а руки развязнее, я ощущаю на своём бедре что-то потустороннее, из-за чего делаю вывод, что срочно надо ретироваться.

Мне страшно. Я боюсь.

— Я там… — тяжело дышу, — …пыль вытереть хотела.

— О’кей, а я починить мотор, — выдыхает мне в губы и, легко хлопнув ладонью по моей пятой точке, на удивление легко отпускает.

От неожиданности я даже теряюсь. А где же все эти хитрые мужские приёмчики? Где напор? Секунду назад в его ромашковых трусах пошёл на таран авианосец с ядерной боеголовкой, и тут какой-то мотор?..

Всё ясно, он меня не хочет. Хочет кое-что другое, но не конкретно со мной. Самооценка, прощай.

Когда он, вместо того, чтобы пойти вниз, в гараж, двигается дальше по коридору, я непроизвольно хмурюсь:

— А ты куда это?

— В душ. Мотор чинить.

Хлопает дверь. Я зависаю.

Это что ещё за туманные аллегории?

Часть 32

Что может быть лучше тёплого воскресного дня в компании живого воплощения бога Эроса, который целуется так, что ненароком забываешь своё имя?

Правильно — только тёплый воскресный день в компании живого воплощения бога Эроса, который целуется так, что забываешь своё имя.

Мой внутренний мир перевернулся с ног на голову и я в ужасе вспоминаю то время, когда терпеть не могла Малиновского.

Да, симпатичным он был всегда, но почему я не замечала раньше всех его остальных неоспоримых достоинств? Я была слепа? Подвержена стереотипам? Фригидна?

Мы пьём кофе и целуемся, лежим в гостиной на диване и целуемся, проходим мимо друг друга и он прижимает меня к стене, чтобы поцеловать…

Это вообще нормально — столько целоваться? Может, это какое-то серьёзное психическое отклонение, когда тебе безостановочно хочется касаться другого человека?

А если я больна, то как называется эта странная болезнь?

Хотя не смотря на эйфорию после произошедшего утром у окна во мне против желания закопался противный червяк подозрения. Почему он распускает руки, распаляется, но так и не переходит к активными действиям?

Нет, не то, чтобы я их хотела,

скорее они меня, наоборот, пугают, но разве у мужчин не заложено генетические постоянно кого-то домогаться? Тем более Малиновский, снискавший славу ненасытного альфа!

Может, я не нравлюсь ему настолько сильно? А авианосец в постоянной боевой готовности просто побочное действие переизбытка в организме кофеина? Он же пьёт его литрами!

Кажется, я где-то что-то об этом читала… Надо загуглить.

— Всё, сегодня больше никакого кофе! Ты и так за утро уже три американо выпил, — вынимаю из его рук пустую чашку и с подозрением кошусь на треники.

Богдан провожает унылым взглядом ускользающую прямо из-под носа порцию допинга и протестует:

— Я люблю кофе, без него я не чувствую себя человеком. А после соточки эспрессо сразу ощущаешь такой подъём.

— Я заметила. Поэтому, всё, хватит, это… для сердца вредно.

— А-а, я всё понял, — тянет Малиновский и лукавого подмигивает, — ты раскусила мою маленькую тайну.

— Похоже на то, — и тоном а-ля Малышева-Цветкова: — Учти, это в конце концов плохо скажется на твоём здоровье. Постоянный… подъём — это ненормально!

— Разумеется, столько кофеина в день мёртвого заставит подняться, не то что…

— Не продолжай! — прячу чашку в шкаф, а пакет с зёрнами за спину.

Малиновский, смеясь, подрывается в мою сторону и мы начинаем бегать друг за другом вокруг барной стойки, и я даже одерживаю уверенную победу до тех пор, пока он не подныривает под столешницу и не хватает меня за ноги. Мы падаем на пол и начинаем шутливо бороться, а потом я, извиваясь ужом под восьмидесятьюпятьюкилограммовой тушей и дико хохоча замечаю у двери чёрные мужские туфли и слышу смущённое покашливание.

— Простите, что отвлекаю, но там борща не осталось?

— Па? Ты же говорил, что вечером приедешь, — подняв голову, но так и не слезая с меня, тяжело дышит Малиновский. И продолжает лежать! Будто в том, что люди валяются на полу в рассыпанных зёрнах арабики нет абсолютно ничего странного.

— Да, думал, что вечером, но удалось вырваться пораньше. Так что там с обедом? — вопрошает папа, демонстративно рассматривая что-то на потолке.

Спихиваю с себя Богдана и смущённо вскакиваю, разглаживая рукой растрёпанные волосы.

— Я сейчас всё разогрею.

— Отлично, спасибо, Женя, я жутко проголодался. Пойду пока приму душ с дороги, эти переезды так выматывают, — Николай Филиппович, развязывая по пути галстук, выходит из кухни и тут кто-то начинает настойчиво тарабанить во входную дверь.

— Вы кого-то ждёте? — оборачивается.

— Я точно нет, — смотрю на Малиновского, но тот только жмёт плечами.

— Ладно, пойду открою, — положив на диван кожаный дипломат, папа неторопливо шагает к сотрясающейся под градом ударов двери.