Интим не предлагать!
Шрифт:
— Нет, это не нормально, просто надо выбирать правильных мужчин, — берёт из коробки шоколадную конфету и манерно закидывает в рот.
— Это кого? Тебя, что ли?
— А почему бы и нет?
— Да таких засранцев как ты ещё поискать! — беру в руку бутылку и как ранее Цветкова разливаю вино мимо.
— Так, кажется, кому-то хватит, — Богдан бьёт ладонями по обтянутым чёрными джинсами коленям и поднимается. — Поехали домой, пьянчужка.
— Никуда я с тобой не поеду! Все мужики — козлы! Вон, Цветкова подтвердит, — артачусь, прижимая к груди
— Отставить разговоры! — Малиновский бесцеремонно засовывает мне под мышки руки и как ребёнка вытягивает из-за низкого складного стола. Не слушая возражений, закидывает меня на плечо, крепко удерживая рукой бёдра.
— Пусти, кому говорю! Не имеешь права! А-ань, звони в полицию! Чего встала? Человека крадут! — свисая у него за спиной молочу кулаками по чему не попадя, но всё безрезультатно.
— Между прочим, женский алкоголизм не излечим, — шагая по комнате к выходу поучительно изрекает Малиновский. — И тебя, мелкая, это особенно касается. Детям алкоголь вообще строго противопоказан.
— Мне двадцать! И я не мелкая! — пищит Анька, топая следом, сшибая углы.
— Пусти сейчас же! Немедленно! Я тебя сейчас укушу!
— Где её обувь? — озабоченно смотрит под ноги Богдан.
— Цветкова, не давай ничего, слышишь? Не смей! Я дружить с тобой перестану! — грожу самым страшным, но Анька уже послушно тянет ему мои босоножки.
Лифт почему-то не работает, и Богдан, игнорируя мои вопли, спокойно спускается по ступенькам вниз. Открывается соседская дверь и на лестничную клетку выходит Клавдия Петровна в летней соломенной шляпе. Испуганно притянув к груди авоську, застыла на пороге.
— Клавдия Петровна! Посмотрите, что творит этот варвар! Звоните инспектору Кочкину!
— Добрый вечер, — учтиво кивает Малиновский, проходя мимо соседки с таким видом, словно совершает вечерний променад по ялтинской набережной.
— Э-э… скажите, а вы передали Киркорову мой привет? — гнусавит бабуля, игнорируя пленную меня.
— Конечно, дядя Филя жутко рад, что у него такие обворожительные поклонницы.
Клавдия Петровна тут же смущается, щёки так и алеют.
— И говори после этого, что не бабник, от тебя даже старухи млеют, — ворчу, повиснув у него за спиной безвольным манекеном, признав, наконец, своё поражение.
Как опускал меня на переднее сиденье своего Порше и бережно пристёгивал ремень безопасности, я уже не помнила — потому что к тому времени крепко спала.
Часть 30
Разлепляю словно залитые свинцом веки и тут же жмурюсь от света ночника. Он совсем тусклый, но бьёт по глазным яблокам словно палящее полуденное солнце.
За окном темно. Сколько сейчас времени? Почему я сплю в джинсах? И почему так раскалывается голова?
Держась рукой за гудящий затылок, кое-как сажусь и ощущаю себя словно в аэротрубе. Я никогда там не была, но кажется, что ощущения там точно такие же.
Какого чёрта происходит?
Щурясь,
Просто отлично.
Превозмогая раскалывающую черепную коробку боль, всё-таки поднимаюсь и плетусь в ванную. Только лишь умывшись ледяной водой и почистив дважды зубы начинаю чувствовать себя более-менее сносно.
Больше никогда… Ни за что… Ни единого глотка этой гадости!
Интересно, где Малиновский? И что делает? Наверное, угорает надо мной, что же ещё. Такой эпик! Не удивлюсь, если сделал кучу фоток меня спящей и выложил в инстаграм с каким-нибудь унизительным хештегом.
Аккуратно спускаюсь по ступенькам вниз. Буквально каждый шаг отдаётся пульсаций в висках, да так, что приходится непроизвольно морщиться.
Богдан сидит в гостиной у включенной плазмы, расслабленно привалившись спиной к диванной подушке, а скрещенные ноги положив на край журнального столика. Услышав шаги поднял голову и расплылся в широченной улыбке:
— Нифига себе ты спишь, как мужик с хорошего бодуна. А храпишь как! Соседка приходила, просила выключить перфоратор.
— Очень смешно, — спорить, язвить, пререкаться нет ни физических, ни моральных сил.
Меня предали, я растоптана, дайте мне пострадать.
Чувствуя себя умирающим лебедем захожу на кухню и вижу на барной стойке стакан воды, с двумя лежащими рядом огромными белыми таблетками, и закрытую банку пива.
— Выбирай, чем лечиться будешь, — появляется он в дверном проёме следом. — Я бы на твоём месте отдал предпочтение пенному слева. Уж поверь, у меня опыт есть.
— Нашёл чем бравировать, — бросаю таблетки на дно стакана и смотрю, как миллионы крошечных пузырьков, лопаясь, с шипением устремиляются вверх. Забираюсь на высокий барный стул и, поставив локти на столешницу, подпираю щёки кулаками.
Мне очень грустно. Неописуемо. И надо же было быть такой наивной слепошарой дурой.
Малиновский подтягивает себе другой стул и садится напротив. Бросаю на него взгляд полный немного презрения. Пусть только попробует начать ржать, глумиться над ситуацией или читать нотации. Но он не ржёт, не глумится и вообще необычайно серьёзен.
— Ну как ты?
— Нормально, — беру стакан и мелкими глотками отпиваю щиплющую язык несусветную гадость.
— И ты что, совсем не знала, что он тебе изменяет?
— Он не мог мне изменять, потому что мы даже ни разу не встречались. Видели друг друга только по скайпу и переписывались. Разве это отношения.
— Но ты же говорила, что у вас всё серьёзно. В Америку к нему собиралась.
— Потому что я дура, — допиваю содержимое стакана до дна. — Можешь ржать. Давай, я же знаю, что и ты и Цветкова всегда считали этот мой виртуальный роман полной чушью. Кстати, правильно делали, что так считали. К сожалению, я сама в упор не замечала, что со мной играют.