Интоксикация
Шрифт:
Почему люди так остро чувствуют необходимость в общении? Что-то надломилось внутри, когда я переступил порог, а ведь парой минут назад я был в таком возвышенном расположении духа! Понять не могу, отчего все так стремятся заводить новые знакомства, строить крепкие отношения и казаться важными в жизни других. Вот, например, эта новообразовавшаяся пара – их цели я могу понять, и это является основным топливом её сервильности и его фанфаронства. Или взглянуть на того, с кем раньше меня связывали, ладно, дружеские отношения. Если всё-таки быть до конца честным, то в те времена, пару лет назад, я называл его другом. А сейчас? Возможно ли продолжать общаться с человеком, который когда-то был тебе другом? Думается, что нет, ведь вы не умеете общаться иначе, из чего я могу заключить, что лишь поверхностные отношения, исключающие таких громогласных слов, как «друг», обладают наибольшим потенциалом, как авторитарные системы более приспособлены к жизни, чем демократические и тоталитарные. У каждого из нас есть своя определенная функция в жизни других людей. Зачем
Со мной несколько раз пытаются заговорить, но и то только тогда, когда смотрят в мою сторону. Я достаточно неприметен, что позволяет экономить силы в присутствии других, и недостаточно самолюбив, чтобы страдать от недостатка внимания. Я медленно пью пиво, периодически находя любопытные глаза единственной девушки. Но даже моё нахождение на полу не помогает окончательно спрятаться за столом, прикрываясь им от очередного, повторяющегося в который раз разговора. Изрядно устав слушать, я их покинул и отправился к мангалу.
Всё себя изживает. Разговоры превратились в трёп, в псевдобеседы, такие же бессодержательные, как ежевечерние новости. В относительной тишине сигарета казалась единственным спасением от людской душноты и однообразия. Пару раз меня прерывали, я старался односложно отвечать, чтобы максимально долгое время пребывать в тишине. Удавалось это не очень хорошо, так что я вновь ретировался: на этот раз в комнату хозяина дома, где уже спал мирным сном, похрапывая, самый радеющий за наше здоровье, ведь пил он больше других явно по причине, чтобы мы лишний раз не травились, рьяный спорщик. Светился разноцветными огнями водяной системы охлаждения системный блок, на мониторе расплывался плейлист, играющий весь вечер. Я упал в кресло напротив компьютера, листал играющие песни, не переключая текущей, чтобы не заметили, что что-то изменилось. Колёсико мыши крутилось вверх, вниз, вверх, вниз, вниз…
Меня потревожили даже там, желая убедиться, что я никуда не исчез, но возможно ли в этом мире исчезнуть?
Я вновь скитался в квадратных метрах, разглядывал обои.
Да, при недостатке даже такого, поверхностного, общения, диалоги развёртываются в голове с собственными тенями; но тени, – а я уж это знаю! – зачастую лучшие собеседники, чем застрявшие в круговороте дней. Я вряд ли смогу вынести ещё одну бессмысленную болтовню или навязчивое поведение. Хочу прятать собственную тень в тени незнакомых домов, быть мелькающим отблеском чужих тротуаров, быть пылью: всегда менять место пребывания, быть никем не примечаемым.
За пять минут до Нового года я вышел на свежий морозный воздух и закурил. Меня донимало множество мыслей. Некоторые поднялись впервые. Те, которые уже покоились в моей памяти, я отметал, чтобы не тратить время на поиски ответов из желания убедиться в собственной правоте.
Так что есть друг? Увы, но многие пытаются скрыть за этим словом приятельские отношения. Друг – слово громкое. Друг – один. Может, несколько, но явно меньше, чем пальцев на одной руке. Не может быть друзей множество. Дружба – это ответственность; вы обязаны. А потому не каждый может принять решение заводить друзей. Чаще это происходит неосознанно. Появляется желание, некое стремление поделиться проблемами и рассказать о самом насущном именно с этим человеком, поделиться тем, что тяготит душу, что вычищает из неё радость, как плод из тела матери, извлекаемый ржавой ложкой. Друг всегда первый (или один из), кто узнаёт о хорошем, и всегда первый, кто узнаёт о плохом. Дружба – это ответственность, в то же время, – горный родник. Ты восходишь на гору, постепенно преодолевая все терны, крапивы, уворачиваясь от назойливой мошкары и москитов в чащобах, избегая змей, ты находишь прекрасный родник, который никогда не иссякнет. Он всегда будет там, в том самом месте, где однажды был обнаружен. Но сможешь ли ты найти его вновь, покинув хоть раз? Рискнёшь ли взобраться и покорить гору собственной жизни, оставив прошлое? Чем выше, тем чище воздух. Но и дышать сложнее. Будут ли в высотах, манящих себя покорить, подобные предыдущему, а может и лучшие места – отрады для души, неистощимые воды понимания, приятия? Каждый ли рискнёт другом?
Но как быть тем, у кого друзей много? У кого «друг» – все, друг – никто. У вас даже есть друзья в социальных сетях! Как же смешно! и горестно.
Я вернулся в дом, когда по телевизору шла речь президента. Впервые за много лет я почти полностью её прослушал. Речь закончилась, я встал с дивана, где меня никто не замечал, ведь место напротив телевизора – самое неприметное. Налил в картонный стаканчик тоник, на седьмом ударе курантов взял его в руки. Остальные столпились в круг. Я поднял стакан над головой.
Начали зажигать бенгальские огни.
– Я зажгу! – закричал проснувшийся.
После преодоления стрелками рубежа с цифрой «12» ничего не произошло. Всплеск эндорфинов моментально прекратился. На линолеуме остались следы от искрящихся палочек.
День, первое января. Я стою на балконе второго этажа с кофе и сигаретой. Тихое солнце, подпевающие иголочки голубых елей в унисон Эвру слагают песни, импровизируя. Мишура на колоннах дома улыбается ворсистому снегу, дым из бани вальяжно переступает через заборы соседних участков, поддерживая набитое трескучим дубом и смолистой сосной брюхо. Деревья на противоположном холме голыми руками обращаются к небесам, аплодируя невпопад занимающейся новой мелодии, издалека принесённой сухими, уставшими облачками, лежащими
С пустым взглядом, положив голову на скрипучий пластик двери, на заднем сидении такси, я смотрел на отражения деревьев и на просыпающиеся вечерние облака в боковом зеркале заднего вида через стекло, по которому кто-то водил пальцем, грязь с которого начали смывать тающие снежинки. Кто тот человек?
Тебя покидая, тобою покинут.
Девушка в синей куртке до колен шла по тротуару в накрапывающий снег по узкой улице вечернего зимнего города, такого, где по июню аромат сирени растворяется в шелесте капель тополей, и солёный запах моря овевает шею влажной удавкой из шёлка муссонов, а осенью листья сплетаются на пересечении ветров меж бескрайних сопок далёкого края и засыпают под тихую колыбельную зимы, сковывающую всё и всех, – она медленно распадается от исподволь закрадывающейся весны в первых побегах подснежников вдоль дорог, – каждый двор наводнён талыми цветами под солнцем, бдящим неустанно. Девушка остановилась у клумбы, усеянной свежим, воздушным снегом, повернулась к ней и опустила голову. Перешагнула, сделала несколько шагов вперёд и развернулась по прежнему направлению движения. Наклонившись к земле, перевернув предварительно сумку, висящую через плечо, из плотной ткани, она сделала небольшой снежок голыми руками и кинула его в знак дорожного движения, в обратную его сторону, – снежок пролетел чуть выше. После чего поверх её розового капюшона она надела капюшон куртки и упала навзничь.
С моего подоконника, на котором я зачастую проводил вечера, в начале февраля, я наблюдал за ней с самого начала с нерешительностью в сердце. Она слушала музыку, хоть наушников и не было видно, но было видно по ней, по её движениям, что она погружена в мир не тот, окружающий и отторгающий холодами внутренних людских пустот, и не монументальный, непреклонный неживой, стекленеющий в надменности его сковавшего льда. Вытянув правую руку, она вновь взяла немного снега, оторвала голову, смотря в сторону своей мишени, и не докинула снежок, я уверен, с кроткой улыбкой. Ища аргументы «против» не в себе, а вовне, я не понимал причин собственной робости, ведь таковые аргументы не могли быть причиной, способной мои внутренние побуждения пересилить, каковыми бы они ни были при наличии истинного стремления; я только и хотел – коснуться аромата живого человека. В домашней кофте, штанах, я обул летние кроссовки, схватил шапку и пальто, вернулся к окну лишь убедиться, что она ещё там, – и устремился вниз по лестнице, не закрыв дверь, с пятого этажа, на ходу надевая шапку, выбежал из подъезда, чтобы от следа на снегу, оставленного ею, моё сердце захолонуло с надрезами досады. Я перешёл в спешке дорогу и увидел в той стороне, куда она направлялась, когда я наблюдал за ней с высоты нескончаемых проводов, её силуэт, как в туннельном зрении, погасивший свет. Обогнав её в конце улицы на несколько метров, я резко остановился, развернулся и посмотрел в её глаза, смотрящие в мои, цвет которых я не запомнил, потому что смотрел по ту их сторону. Она слегка замедлила шаг и, слегка потянув за провода, освободилась от наушников, оставшихся держаться в ушах, закрытых вязаной узорчатой геометрическими узорами шапкой, когда я попросил её жестами их вытащить.
С одышкой после короткого бега я делал паузы между фразами, но старался договаривать их до конца, чтобы совсем не оттолкнуть её от себя, небритого, в растянутых штанах: «Я видел тебя, когда ты лежала там, со своего подоконника. Я каждый вечер там провожу, наблюдая за дорогой, и совершенно ничего не происходит. Но… делай почаще что-то подобное, это сподвигает людей, как видишь. Я видел тебя с подоконника, – повторялся я, пытаясь всё ещё вернуть дыхание в норму. – Почему?» – «Ну-у, – протянула она, она, казавшаяся слегка смущённой, но не выдающая ни малейшего намёка на желание уйти, которое было подавлено интересом, – а почему нет? – естественно сказала она. – К тому же, зимы так и не было, и это первый нормальный снег, и нет уверенности в том, что он ещё будет. Эх, – она подняла тонкие плечи, прижимая локти и вытягивая руки, не вытаскивая их из карманов куртки, закинув голову и глубоко вдыхая, – детство…»