Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
— Ладно врать-то! Знаю я вас, врачей. Достаёте по своим каналам какие-нибудь особые лекарства, витамины… Короче, я что-то совсем разрушился. Можешь спасти меня? Озолочу.
— Эдик, вы на пенсии? Работаете?
— Работы невпроворот. Только теперь самая работа. День и ночь.
— Так нельзя. Переключайтесь каким-либо образом. Я когда-то собирал марки. Кем всё-таки вы стали? Генералом?
— Марки собираешь? Вот уж ерунда! Слушай, приезжай ко мне. А марок этих у меня два чемодана альбомов. Недавно жена нашла на чердаке дедовой
— И какие там марки?
— Шут их знает. Трофейные, с войны. Если хочешь — забирай все вместе с чемоданами.
— Минуточку, это же должна быть большая ценность.
— Говорю, у меня с деньгами проблем нет. Могу тебе подкинуть, если подлечишь. Приезжай!
— Когда? Я, собственно, не терапевт.
— Хоть в субботу. Посидим. И марки захватишь.
— Ну, хорошо. Какой адрес?
…Тогда, в 1952 году, сколько ему, Георгию Сергеевичу было лет? Шестнадцать. Учился в девятом классе. А этот Эдик, несмотря на юный возраст, уже почему-то щеголял в лейтенантской форме.
Георгий Сергеевич вспомнил, как однажды зимой Юрка Новиков, сосед по парте, зашёл к нему под вечер, предложил вместе отправиться на каток. Предложение было нелепым, если учесть отрезанную ногу. Протеза тогда не было, скакал на костылях. Но он пошёл с Юркой, потому что вскоре должны были вернуться с работы родители, а они тогда вечно ссорились. Дома было нехорошо.
Георгий Сергеевич вёл машину и отчётливо видел перед собой тот огромный двор в центре Москвы, кажется где-то возле Петровки или Столешникова переулка, куда его привёл Юрка. Разноцветные лампочки над катком, где под музыку из «Серенады Солнечной долины» кружили конькобежцы.
Не заходя в раздевалку, Юрка сел на скамейку, снял валенки, надел ботинки с коньками и выехал на лёд. А он, Георгий, остался мёрзнуть рядом со своими костылями.
Пёстрый, косо заштрихованный падающим снежком мир катка был полон девушек в меховых шапочках. Парней почему-то было немного, и среди них выделялся один — красавец в пушистом белом свитере, лихо закладывающий виражи. Катался он на коньках, о которых тогда никто и мечтать не мог. Это были высокие серебристые «Космос-оригинал».
К нему-то и подкатил Юрка. Вроде что-то передал. Потом они катались порознь.
Со стороны было хорошо видно, что свои виражи красавец все чаще закладывает вокруг рослой девицы в коротеньком коричневом полушубке. Двигалась по льду она плохо, порой падала, и всякий раз он галантно помогал ей подняться.
Наконец ей, видимо, надоело получать синяки, и она покатила к раздевалке. Красавец направился вслед.
Раздевалку эту, куда его привёл Юрка, Георгий Сергеевич запомнил особенно хорошо. Из-за тепла и длинного, накрытого белоснежной скатертью стола со сверкающим самоваром, вокруг которого теснились стаканы в подстаканниках, стояли тарелки с нарезанными ломтиками лимона, бутербродами с колбасой, сыром, чёрной и красной икрой. Здесь же можно было выпить рюмку коньяка или
Но ярче всего запомнилось Георгию Сергеевичу, что, когда они с Юркой вошли, буфетчица — дородная тётка в накрахмаленном кружевном чепце и переднике, стоя на коленях перед диваном, на котором сидел красавец в белом свитере, расшнуровывала ему ботинки с коньками.
0 — До чего хорошенький-пригоженький, — приговаривала она. — Мамочка звонила уже, беспокоилась. Он и вправду был красивый, белокурый. К тому же замечательный апельсиново-нежный загар покрывал лицо.
«Хорошенький-пригоженький» пригласил его и Юрку сесть рядом на диван, угостил бутербродами, чаем, поинтересовался, что с ногой, сказал: «Считай, повезло. В армию не загребут». А когда к столу подошла высокая девица, он как бы невзначай предложил довезти её до дома на машине.
— Я и сама способна взять такси, — горделиво ответила она.
— Зачем? У меня свой «Форд», — небрежно ответил «хорошенький-пригоженький» и добавил: — Меня, между прочим, зовут Эдуард. А вас?
— Нина. С этой минуты она, как говорится, была уже вся его. Стояла у стола, обжигаясь, пила чай.
Тем временем Эдуард вышел в гардероб.
«Конечно, трепло, — не без зависти подумал тогда Георгий. — Сын каких-нибудь шибко ответственных работников. Всего года на два старше нас. Приедет за ним папочка на машине, и все дела».
Но вот он появился. Ещё более красивый, щеголеватый, неожиданный в новенькой, с иголочки, лейтенантской форме, надраенных до блеска сапогах.
Скорее всего, чтобы скрыть замешательство, Георгий Сергеевич спросил:
— Слушай, где это ты так загорел?
— В Барселоне.
— Где-где?
— В Испании, на курорте. — Он одел шинель и бросил взгляд на девицу, торопливо дожёвывающую бутерброд.
— Врёшь! В Испании фашизм, Франко. У нас с ними ничего общего. Нет даже дипломатических отношений.
Вот тогда-то «хорошенький-пригоженький» тихо, но внятно произнёс:
— Политика — это для засранцев. А есть кое-что ещё. Для белых людей.
После Георгий Сергеевич, стоя на улице с Юрой, видел, как он садится за руль заграничной машины и открывает дверцу девице в коротком полушубке.
Вот к этому человеку, так неожиданно объявившемуся через полвека, он сейчас и ехал. …«Хорошенький-пригоженький» долго не открывал дверь. Георгий Сергеевич снова нажал кнопку звонка, потом ещё раз.
В эту минуту он осознал, что алчет только этих чемоданов с марками. Его собственная коллекция марок, к которой он давным-давно не притрагивался, в девятнадцати толстых альбомах стояла за стёклами книжного шкафа, совсем забытая, и ему удивительно было чувствовать, с какой силой вспыхнула в нём сейчас надежда пополнить её множеством почти наверняка редких, уникальных экземпляров.
За дверью возник приближающийся шорох. Шаги — не шаги… Послышалось звяканье цепочки, щёлканье ключей. Дверь медленно отворилась.