Иные песни
Шрифт:
Он вышел на террасу под подъемниками помоста. От глубокого, монотонного стона адинатоса позванивали цепи макины.
Впервые его приметили на Нижней Стороне, уже в границах короны Госпожи, — но из-за этого он ничуть не стал более человеческим. На основании предварительных рапортов — когда люди не знали еще, о чем именно рапортуют, — вычислили его маршрут. Продолжение этой вычерченной на карте линии утыкалось прямо в Четвертый Лабиринт.
Случилось это сразу после первого крупного столкновения с адинатосами, названного после Марсианской Битвой, хотя Марс тогда как раз находился на противоположной стороне своей сферы, на низком эпицикле. Ничего странного, что случившееся восприняли как разведку перед генеральным наступлением адинатосов на Абазон. Герохарис отправил
От любого живого существа, насколько бы глупым и примитивным оно ни было, надлежит ожидать человеческих реакций, по крайней мере, на боль и увечья; никто добровольно не повторяет самоубийственных поступков. В адинатосе не было от человека даже этого. Пытовню сплели из пуринического эфира, сгущенного в облако миллионов мелких лезвий, вращающуюся бурю белых игл, осколков и ножей. Адинатос непрестанно на нее бросался, точно пробуя Искривить чистый эфир. Пытовня его резала, разрывала, раздергивала. Тогда он отступал, разъятый на длинные ленты хаоса, чтобы собраться после — будто весенняя буря, столь же неумолимо и все убыстряясь, в звуках этой терзающей слух какофонии — пока не наступал момент очередного наскока; и так без конца: Хаос-на-Муках.
Попивая ледяную кахву, софистес оценивал нынешние конфигурации теней, наклоны скал и положения облаков желтого дыма. Порой перемещения адинатоса замечались лишь благодаря сравнению показаний часов, размещенных вокруг кратера, вместе с анализом мельчайших изменений в наклоне орбит Пытовни. Порой же оставались неразличимы. Источником извращенного удовлетворения для Акера были случаи, когда ему удавалось предвидеть поведение адинатоса противу всех данных статистических таблиц наблюдений. И с каждым следующим разом другие софистесы и гиппирои глядели на Нумизмата со все большей подозрительностью. Тот хохотал про себя, примечая эти брошенные украдкой взгляды — кто заметит первую какоморфию у ворчливого старикана? Нумизмат не удивился бы, узнай он, что они делают на это ставки. Старики сильнее прочих подвержены внешней деформации — слабая Форма, слабое тело, даже лучший текнитес сомы уже не поможет, все распадается, гниет, дегенерирует: мышцы, зубы, волосы, память, личность. Нумизмат смотрел на Узилище над краешком холодной чашки. Сие, возможно, не стало бы наилучшим концом, но уж старость-то закончилась бы небанально. В библиотеке Лабиринта он читал о дикарях Земли, которые выносят недееспособных стариков в пустоши, где оставляют их на попечительство стервятников — птиц и псовых. Если, конечно, старики не отправятся туда по собственной воле.
Он вернулся в башню, прежде чем начало гореть в горле. Гости уже вошли. Нумизмат застал Хиратию в полупоклоне перед высоким землянином в белых одеждах, темноволосым аристократом с хищным взглядом, — тот как раз прижимал к носу трубку с некоей белой субстанцией. Землянин не обратил на Хиратию внимания. Сопутствующие ему Наездники Огня расходились по башне, всякий раз оглядываясь на него в дверях; на них он не обращал внимания тоже. С землянином остался всего один гиппирес, в быстром кругошлеме гегемона.
Кивнул Акеру.
Отдав чашку дулосу, софистес подошел к нему, преувеличенно шаркая.
— Иероним Бербелек, по поручению Госпожи, — произнес гиппирес. Никак не указал на землянина, но Форма была очевидной.
— Второй? — спросил Акер и окинул Бербелека оценивающим взглядом.
Землянин перехватил его и криво усмехнулся.
— Может, однако, сделаем дело, а любезности отложим до моего возвращения? Мне туда?
Нумизмат втянул сквозь зубы воздух.
— Нынче нехорошее время. Сегодня он кажется довольно неспокойным…
Бербелек переждал молчание софистеса.
— Не
— Нынче хорошее время, — сказал Бербелек.
Поймал Нумизмата врасплох, склонившись над ним и осторожно пожимая плечо:
— Не бойся, — прошептал он на ухо старику. — Я ничего ему не сделаю.
И вышел на террасу.
Гиппирои направились за ним, гегемон первым. Акер заколебался, свернул в боковой коридор, отворил металлический шкафчик и вынул эфирный аэромат. С вибрирующей макиной под мышкой прошаркал боковым выходом под тень поднятого помоста.
Они стояли подле ступеней. Хиратия по кивку землянина поспешила привести в движение тяжелый полиспастный меканизм, опустила на шестеренки внутренние перпетуа мобилиа. Бербелек и гегемон молча глядели поверх обожженных стен внутрь Узилища, внутрь серебристого круга Пытовни. Бербелек начинал покашливать.
Акер подал ему аэромат. Землянин повертел его в руках. Нумизмат уже открывал рот, когда Бербелек быстрым движением накинул капюшон на голову и затянул ремешки. Ураниосовые роторы принялись веять горячим Воздухом прямо ему в лицо.
Помост, опускаясь, скрежетал и гремел. Бербелек плотнее запахнул свои длинные свободные одежды и спустился по восьми ступеням меж толстыми цепями. Помост уже приблизился к уровню площадки. Акер вспомнил о внешних аэроматах башни и на миг отступил в коридор, чтобы отворить сопла поддува на террасу. Когда вернулся, помост был уже пуст (грохот и лязг стихли), а Бербелек быстрым шагом двигался по пологому склону вглубь кратера. Прошел над легко шумящей Пытовней, прошел над Первыми Часами и перескочил на шлаковый отвал на склоне кратера; белые полы позади него развернулись, приземлился в полуприседе, на ткани остались длинные полосы черноты. Не оглядываясь, он быстро сбежал вниз. Гиппирес снова привела в движение тяжелые макины, помост начал подниматься.
Они стояли у стен, Акер, гегемон и Хиратия, вглядываясь в одну точку. Белая фигура добралась до дна кальдеры и свернула к темному облаку пыли и дыма, что клубилось к юго-западу от центра углубления.
— Откуда эта пылевая буря? — спросил гегемон. — Хотелось бы его наконец-то увидеть.
— Так ведь и видишь, и видишь, — захохотал Нумизмат.
— Вижу лишь клубы мусора на ветру.
— Потому что нас не охватывает арретесовая аура. Гляди на эстлоса.
Землянин был лишь в нескольких десятках пусов от границы пыли. Можно было ожидать, что ветер станет развевать полы его одежд, но с теми происходило нечто иное: ткань утратила однородный цвет, полосы черноты превратились в пятна всех оттенков серости, затем одежды потеряли привычный вид, рукава, полы, отброшенный на спину капюшон, со всяким следующим шагом Бербелека словно накладывались сами на себя, смешивались, разрывались, вихрь пестрых кусочков, наконец и вовсе утратили фактуру ткани, землянин шел, одетый в такое же облако пыли-не-пыли, вуаль всецветного дыма, как и тот, к кому направлялся, и взаправду был уже в его границах, уже прикасался к ней, рука, голова, стопа — вошел, исчез.
Гегемон громко выдохнул.
— Погиб.
Акер наклонил голову.
— Тени вокруг него ложились неплохо, подождем.
Гегемон фыркнул красными искрами.
— Ты веришь в такие вещи? Может, еще и гадаешь по отражению антоса в воде и ветре? Софистес!
Нумизмат приложил к губам искривленный артритом палец.
— Плутарх рассказывает, как философ Анаксагор пытался заставить своего друга, гегемона Перикла, отказаться от веры в приметы. И вот к Периклу привели барана, рожденного лишь с одним рогом. Находящийся в лагере прорицатель Лампон быстро истолковал сей чудесный знак и предсказал Периклу победу и высшую власть. Раздраженный, Анаксогор приказал разбить однорогому барану череп. А затем объяснил всем собравшимся, каким образом сия аномалия рождена из природных анатомических причин. Конечно же, он был прав, и все согласились с его очевидными объяснениями, а прорицатель Лампон бежал в бесславье.