Иные песни
Шрифт:
— Те люди… Твоя дочь обещала мне головы виновников Искривления.
— Это не люди. Думаешь, что до моего Изгнания на Луне удержалась бы хоть капля Воды, не низринулось бы отсюда к средоточию мира, в свою сферу, пусть бы и самое разреженное облачко аэра? Существует более одного центра, и существует больше, чем единственная Цель. Почитай старых философов: Ксенофана, Анаксагора, Демокрита, — они были ближе к истине.
Свет и тень, ветер, листья на ветру, свободная лунная пыль, насекомые и маленькие зверьки, в роях, стаях — эта упорядоченность, этот образ, как все оно вращается вокруг
— На что смотришь? Подойди.
— Те змеи…
— Они принадлежат Форме, что старше меня. Чем на самом деле являются боги? Морфой извечных снов и кошмаров, мечтаний и страхов. Я унаследовала ее, наполнила, но она существовала, прежде чем я пришла в мир. Точно так же морфа стратегоса существовала до того, как первый стратегос провел первую битву. Подойди.
Подходит.
Поцелуй в орошенное потом чело застает его врасплох. Не чувствует ничего.
Пока яд не разливается в нем горячей волной.
— Ты —
— Стой! Теперь ты мой. Иди выспись. Это хороший огонь. Когда вернешься, расскажу тебе о твоем предназначении.
Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать.
— Хорошо, уже хорошо. Иди.
Идет.
Иной
19 Януариус 1194. И впрямь хотел бы ее описать.
— Дело в том, — сказал риттер Омиксос Жарник, примеряясь выстрелить в галопирующего анайреса, — чтобы ты знал и чтобы мы знали, сумеешь ли ты встать против арретесового кратистоса — встать, выдержать его морфу и убить его. В сторону.
Гром кераунета встряхнул равнины и нагие скалы Луны. Летя сквозь насыщенную пиросом атмосферу, раскаленная пуля выжгла за собой ровную полосу ослепительной красноты. Анайреса проткнул наконечник копья, протянувшегося на половину стадия — тррррахттт! — после чего ураниосовый мусор взорвался. Жарник триумфально потряс тяжелым кераунетом с эфирным стволом и прикладом в виде свернутой в сложный узел железной змеи (приклад чрезвычайно подходил к доспеху гиппиреса). Воистину, Омиксосу было чему радоваться — удачное попадание на таком расстоянии случалось нечасто.
В случае же с анайресами, с их движущимися по миллионам орбит телами, надлежало попасть точно в центр, в ось, в тайную линию равновесия твари, что было куда как непросто, поскольку анайрес маскировал свой истинный вид и направление движения облаками темной ге на внешних эпициклах. Эти самородные создания Обратной Стороны порой достигали и до двух дюжин пусов в диаметре. Гиппирои в шутку называли их джиннами. Господин Бербелек увидел сегодня, как такой джинн воздвигается из засады, из сна в неподвижности, в смешение с пылью на грунте. Но в миг, когда на него въехали апоксы, — ввысь выстрелил столп эфира и ге, убийственный вихрь в один момент иссекший кожу, мышцы и кости, сотня вращающихся зубчатых пил. Трлахт! — и конец бойне.
Другое дело, что Наездники Огня в полном доспехе не слишком-то отличались от анайресов. Омиксосу не приходилось просить господина Бербелека отодвинуться —
Доспехи Наездников Огня были выполнены из пуринического эфира. По большей части они оставались почти невидимыми в зеленом полумраке лунной ночи; в сиянии Солнца их выдавали серии проблесков, ослепительные вспышки, волны серебряного свечения. Но даже тогда латы казались ажурными, легкими, будто хлопья снега, конструкции из сна, творения скорее демиургоса-ювелира, а не резчика, чудо-драгоценностями, слишком хрупкими, чтобы вообще существовать наяву. Впечатление это, впрочем, было обманчивым.
Изготовляли их из эфира, что означало вечный бег по круговым орбитам — именно в это риттеры и облачались с профессиональной точностью: в эпициклы убийственных перпетуа мобилиа. Сцепления изобретательно сконструированных вечномакин окружали торсы гиппирои, вращающиеся обручи ураниоса змеиными спиралями спускались вдоль рук и ног. Вокруг плечей и бедер, вокруг локтей и колен, вокруг щиколоток и запястий, вокруг шеи — вращались меньшие и большие маховые кольца тяжелого эфира, соединенного в сложнейшие конфигурации, на наклонных и смещающихся в зависимости от положения и движений риттера осях. Все это должно было действовать с максимальной синхронностью, чтобы эфир не выбивал сам себя из пересекающихся орбит, — и так оно и действовало: шедевр военных часовщиков.
Когда Наездник Огня стоял неподвижно, доспех едва-едва вился: кругогрудник — каждый удар сердца, кругоручники — каждую половину, кругошлем — каждую четверть, кругоголенник — каждую двенадцатую (в пифагорейской гармонии). Но когда гиппирес двигался, когда бежал, когда бил, когда шел в бой — вечномакины убыстрялись в один, два, четыре, восемь, шестнадцать, сто двадцать восемь, тысяча двадцать четыре раза. Убыстрялись и изменяли свои эпициклы, сдвигая орбиты до границ возможного, то есть до поверхности почвы или вплоть до самого тела риттера. Ураниосовые плечевые круги внезапно разрастались до десяти пусов в диаметре, вспухали в вихри черного льда, прозрачной тени: эфир, пропитанный грязной ге.
Доспех реагировал на малейшие изменения морфы гиппиреса. Достаточно отвести руку для удара — и уже кругоручники и плечевые перпетуа мобилиа разгонялись и вспухали, во мгновение ока асимметричный вихрь увлекал риттера за собой, схлопывались невидимые передачи и деликатные меканизмы, и удар ниспадал огненной полосой, усиленный тысячекратно, завершаясь со всей приданной ему доспехом стремительностью. Гдрумм! Так раскалывали камни, крушили поверхность жженников и так же разрывали в клочья анайресов.