Иные песни
Шрифт:
— И Иллея, в конце концов, покроет своей короной всю Луну.
— Да, когда-нибудь. Может, тогда мы станем такими же, как вы. Говорят, внизу, на Земле, риттер — всего лишь почетное звание, которое можно купить, даже если ты никогда не сражался и никогда не станешь сражаться; что даже не аристократы покупают себе эти титулы.
— Это правда.
— Мои родители, мои деды и предки, мои кузены и сестра, все — гиппирои. Наши морфы — резкие и сильные, мы могли бы жить сто — сто пятьдесят лет. Так говорят. Но никто не живет. Гиппирои
— Погибнешь.
— Да. — Она отставила кубок, снова легла на покрывало, закинув руки за голову. — У нас нет кладбищ. Когда Форма лопается, пирос побеждает и сжигает нас в пепел, нас поглощает почва там, где мы погибли, нас поглощает Луна.
— Семейные сказания… — пробормотал господин Бербелек. — Да, это точно тебе предназначено. Но разве ты никогда не представляла для себя другого будущего? Знаешь, дети бунтуют. Форма против формы: копия либо противоположность.
Она засмеялась.
— Но именно это — мой бунт!
— Против чего? Против кого?
— Себя самой. Я представила себя и избрала себя такой, какой сделалась. Я. Аурелия Оскра. Потому что так желаю.
— И конец.
— Ну-у, конечно, мне интересно, что там есть, — она указала на Землю, висящую над ними посреди темного неба. — Думаешь, сумела бы?.. Но не просто слетать туда-обратно с дядей — а свободно путешествовать по поверхности, переодевшись, в городах, меж людьми. Эстлос? Не слишком ли это опасно? Что бы они подумали?
— Что ты — демиургос огня.
— Я — демиургос огня!
— Ха!
Тогда господин Бербелек повернулся на покрывале, склонился над Аурелией.
— А хочешь?
— Что?
— Потому что я туда вернусь. Раньше или позже. Омиксос давно уже им сообщил, за мной пришлют. И какими бы ни были планы Госпожи насчет меня… Если ей нужен стратегос… Я туда вернусь. С армией или без. Так что?
Искры начали постреливать из уголков широко раскрытых глаз гиппиреса, струйки дыма появились меж ее бронзовых губ.
— Как кто?
Теперь засмеялся он.
— Нет, дитя, я вовсе не мечтаю о ночном телосожжении, горящие ложа оставим поэтам. Как моя — мой солдат.
Она села.
— Я не принесу тебе присягу.
— Прошу ли я о присяге?
— Эстлос…
Девушка чувствовала ловушку, но была слишком молода, чтобы ее увидеть. А самые опасные люди как раз те, кому не нужны никакие присяги.
В задумчивости она расчесывала горячую рану. Поглядывая на господина Бербелека, склоняла голову, надувала щеки, приподнимала морфированную из черного коралла, безволосую бровь. Он знал эту форму.
— Дева Вечерняя ждет меня, — сказал он. — Вернусь туда с тобой или без тебя.
Протянул руку. Она энергично схватила его за предплечье, пожала.
Он скривился от боли. Горит, горит, горит все.
— Герохарис, сын Герокриса, сына кратисты Иллеи Коллотропийской, Госпожи Луны, кириос, кириос, кириос, Первый Гиппирес, Огонь на Ее Ладони,
Звук гонга несся по роще, длинной волной проходя сквозь огненные палисады и завитую вокруг остовов беседок листву жар-вьюнков. Был шестой день пребывания господина Бербелека на Луне, час Гердона (Гердон сиял из-под границы тьмы, перерезающей Землю).
Герохарис прибыл в эфирной карете, влекомой двумя апоксами, лунными конями с огнистыми гривами и хвостами. Его сопровождала скромная свита: двое гиппирои, секретарь и дюжина слуг. Слуги волокли от кареты сундук с дарами. Раскрыли его перед сидящим под ивой беседной поляны эстлосом Иеронимом Бербелеком. В сундуке вились в вечном вращении эфирные поделки лунных ремесленников, горели звездным жаром прекрасные одеяния иллеического покроя.
Господин Бербелек поднялся, склонил голову. Герохарис подошел к нему, широко улыбающийся и настолько же откровенный в жестах и манерах, как и прочие гиппирои, характеры их огненны, как и их тела, горячая любовь или адский гнев; подошел, пожал запястье господина Бербелека, хлопнул его по плечу.
— Эстлос! Я должен был убедиться собственными глазами, хорошо ли она выбрала на этот раз!
Господин Бербелек сдержанно усмехнулся. В голове его взорвалась шрапнель тысячи новых подозрений. «На этот раз!» Однако вслух он ничего не сказал.
В мидасской роще сперва планировали большой прием в часть внука Госпожи, но Герохарис быстро объявил, что уезжает, едва только эстлос Бербелек соберет вещи. А что же там было собирать, весь багаж Иеронима вмещался в заплечный мешок — ну плюс этот сундук с дарами, что слуги Гегемона Луны тотчас занесли обратно в карету. Прощание также не затянулось, короткие рукопожатия, с Аурелией Оскрой — настолько же короткое, она лишь усмехнулась чуть более искренне, и чуть более светлые искры выстрелили в ее глазах. Господин Бербелек зашнуровал кируфу, сильнее затянул ремни на ножнах стилета, приложил к носу белую трубку амулета, сосчитал до семи — и покинул рощу.
Карета — лишенная крыши ажурная ураниосовая макина о шести гигантских несущих колесах и шести еще больших колесах маховых, перпетуа мобилиа, непрерывно вращающихся высоко над ее конструкцией. Их стыковали с нижними осями во время езды и перемещали вдоль, если требовалось притормозить. Из эфира выполнена была и вся верхняя часть кареты: симметричные эпициклы ураниосовых вееров, раскрывающиеся и складывающиеся балдахины, мягко похлопывающие гидоропорные сетки.
Длиной в сорок и шириной в пятнадцать пусов, карета Первого Гиппиреса на самом деле не была влекома впряженной парой апоксов — ими возница — с помощью вожжей и огненного бича — правил, когда нужно было изменить направление езды, чего не добиться лишь манипулированием неизменными орбитами вечномакин.