Иные песни
Шрифт:
— Отец говорил, что пройдет как минимум несколько десятков лет, пока адинатосы сумеют обеспечить постоянные нападения на Луну и Землю.
— Да-а, знаю, Госпожа может еще подождать. Но не должна. Вот спроси стратегоса: лучше атаковать своего врага, пока тот слаб и дезориентирован или когда уже окопается, скроется за укреплениями, подтянет резервы? Вы всё еще не понимаете одного: мы и вправду можем проиграть эту войну — не просто битву, но именно войну, человек может подчиниться адинатосу; и антропоморфа погибнет навсегда, не останется даже памяти, даже руин, даже слов, уйдет, распустится, деформируется все, что человеческое. И здесь я не вру.
— Ты
Эйдолос Навуходоносора появился на созванной стратегосом Бербелеком встрече впервые. На предыдущие приглашения Золотой не отвечал вовсе. Но на этот раз прислал кароскафный океаник с личным послом. Крысой Навуходоносора оказалась некая эстле Игнация из Ашаканидов, и, едва лишь она перешагнула порог кабины, Аурелия поняла, что эстле и стратегос знакомы. Бербелек не был пойман врасплох, ибо еще ранее корабли обменялись дипломатическими нотами вежливости, и он знал личности всех крыс, — и все же Форма их приветствия несомненно скрывала нечто большее, чем просто ироничную учтивость.
Стратегос принял эстле Игнацию на приватном завтраке. Но поскольку на нем присутствовала и Аурелия, с Ашаканидийкой, для сохранения баланса, сидел за столом ее молчаливый племянник индусской морфы — удивительный выбор для поверенной александрийского кратистоса. Сидели, таким образом, друг против друга: Аурелия и индус, Бербелек и Ашаканидийка. Еду подавали корабельные дулосы под надзором Портэ. Были отворены все иллюминаторы, веял теплый, бодрящий утренний бриз, запах моря изгнал тяжелые запахи парфюмерии и благовоний. Сам бриз не был настолько силен, чтобы раскачать «Филиппа Апостола», но в месте такого скопища демиургосов и текнитесов моря и ветра всегда делалось неспокойно, сталкивались фронта, океанос волновался — в капитанском салоне «Филиппа» позвякивал сервиз, плескались напитки, несколько круглых фруктов выпали из миски и покатились по столу, Аурелия поймала их в последний момент. Это было ошибкой, огонь выстрелил вдоль ее руки голубой лентой. Эстле Игнация на полуслове прервала рассказ о новейших александрийских сплетнях, едва успев передать Бербелеку шутливый привет от Алитэ и Шулимы и общих эгипетских знакомых. Моргнув, уставилась на Аурелию. Аурелия медленно отложила фрукты и опустила глаза. Зарумянилась бы, когда б румянец не был для нее невозможен по определению. Вместо этого запахнула сильнее хумиевое пальто и поправила обшлага широких рукавов.
— И не жарко тебе в этом мехе, дитя мое? — спросила ее эстле Игнация.
Аурелия хлопнула себя по бедру, спохватилась и пожала плечами.
Сама эстле Игнация была одета в легкое кафторское платье с короткими рукавами и белым корсажем, затянутым под грудью; льняная юбка в пол. Эстле была красива настолько, насколько и должно бы ожидать от живого отражения Навуходоносора Золотого: сияющая медная кожа, черные, как парики фараонов, волосы, классическая александрийская грудь с весьма темными сосками, лицо с чертами Исиды: царственный нос, высокие скулы, ласточкины брови… Это была красота столь близкая к лунным идеалам, что действовала даже на Аурелию — образ окончательного совершенства. Эстле Игнации не приходилось осознанно вести себя горделиво: поза, тон голоса, жест и выражение лица были естественным продолжением морфы. Достаточно было только взглянуть на нее — и шея сама склонялась, взгляд устремлялся в землю, горло пересыхало.
Говорили лишь стратегос Бербелек и Ашаканидийка.
— Работа у вас в руках, как посмотрю,
— Совершенно не понимаю вашего страха. Если разобраться, это ей следовало бы бояться и требовать гарантий: откроет для вас свою сферу, откроется для удара — вы все против нее одной; такой коалиции не было даже семьсот лет назад.
— Миновало семьсот лет, и она владеет Луной. Миновало семьсот лет — и что же она делает? Покупает себе на Земле армию. Получает одного из самых умелых стратегосов.
— Я не приносил ей клятвы.
— О, правда? Это что-то новое для Матери. Но да, да, конечно, я тебе верю, эстлос. Разве любовник Девы Вечерней должен приносить клятву еще и самой Жестокой?
Аурелия ощутила перемену в морфе Бербелека; у него не дрогнул ни единый мускул, и все же изменение было для нее очевидным. Итак, крыса Навуходоносора бросила в лицо Бербелеку имя Лакатойи, правду о сущности эстле Шулимы Амитаче. Отступать некуда — они расстанутся как союзники либо как враги.
— Я всегда восхищаюсь мужеством. — Стратегос склонил голову перед эстле Игнацией.
— Ох, убей ты меня сейчас или плени — и никто более не примет твоего предложения, — усмехнулась Ашаканидийка. Кивнула невольнику, чтобы тот долил ей лимонной воды.
— К тому же в любом случае одна крыса не стала бы достойной заменой голове дочери Иллеи, — проворчал Бербелек.
— Именно. Да еще прими во внимание, эстлос, что двадцать лет Навуходоносор до нее и пальцем не дотрагивался.
— Не знал.
— Знал.
— Не знал. Ну да, конечно. Я ее выдал. Ненароком. Через Библиотеку. Книга, которой не должно существовать. Я выдал им свое имя. Как же звали ту библиотекаршу — Береника? Я позволил ей уйти, она составила рапорт. Моя ошибка.
— Мне ничего об этом не известно, эстлос.
— А Шулима еще вообще жива?
— Конечно. Подумай, эстлос. Только живой она сумеет исполнить свою роль.
— Заложница.
— Верно. Пока война не закончится, и все не вернутся на Землю, к старому порядку. Тогда эстле Амитаче сумеет покинуть Александрию. Для чего бы Навуходоносору обращать на себя гнев Иллеи? Шулима уедет свободно, не деморфированная.
— Значит, таковы его условия.
— Сколиодои — это терние в теле Эгипта. Навуходоносор, конечно же, присоединится. Если получит гарантии своей безопасности и выгод.
— Он оговаривал это с остальными кратистосами?
— Дело эстле Амитаче? А должен был? Подумай, эстлос. Она вот уже несколько лет непрерывно пребывает в короне Золотого, живет под его приглядом.
Стратегос постучал ножом о тарелку с рисовым паштетом, раз, два, три, четыре, пять; поглядывал задумчиво на притворно неподвижную эгиптянку.
— Если полагаешь, что именно таков был первоначально план Иллеи, и Шулима сознательно возвращалась в Александрию, чтобы служить гарантией безопасности для кратистосов…
— А ты должен об этом знать? Не должен.
— Ошибаешься, ошибаетесь, этого не было в планах, Госпожа предусматривала нападение лишь через несколько десятков лет.
— Тогда что ты здесь делаешь?
— Она ее единственная дочь, единственный живой ребенок.
— Не без причины ее называют Жестокой. Впрочем, что мы можем знать о чувствах кратистосов?