Иные песни
Шрифт:
— Нет. — Абель отставил напиток, глянул на отца. — А вот у тебя имеется большой опыт, ты жил среди них, был одним из них, правда?
Пан Бербелек покачал головой, игнорируя задиристый тон Абеля.
— Спустя какое-то время перестаешь верить в правдивость других людей. Если в твоем присутствии они ведут себя как безвольные предметы — значит, такими предметами они и являются. С предметами ты не разговариваешь, не одаряешь чувствами, самое большее — коллекционируешь их. Ты ищешь компании других подобных себе, с радостью приветствуя любого, что может противостоять тебе хотя бы в мелочах. В такие краткие мгновения ты уже не одинок. Румия — она хоть надеется, так что ты уж прости ей.
— Потому ли он тебя пощадил? Поскольку ты воспротивился?
— Кто? Ах, он.
— Так потому?
Пан Бербелек глянул на часы. Два часа ночи. Тереза, уходя, захлопнула дверь библиотеки, замкнув ночь снаружи. Все спят,
КАК ЧЕРНОКНИЖНИК
Огнива перестали высекать искры, спички перестали загораться, из кераунетов и пыресидер уже нельзя было стрелять — именно по этому мы узнали, что прибыл Чернокнижник.
Первые самоубийства среди солдат начались уже к вечеру следующего дня. Это был уже второй месяц осады, и под командованием было около семисот человек, не считая шести тысяч жителей Коленицы, которые оставались дома. Но вот самоубийств среди мещан никто не считал.
В то время я ходил в морфе великого стратегоса: войска давали клятву верности от одного моего вида, битвы вигрывались, едва я только глядел на поле боя; приказы выполнялись еще перед тем, как я их до конца выговаривал; я чувствовал, как керос сминается под моими ногами; тогдя я был более семи пусов роста, в Коленице не было подходящей для меня кровати; мне было тогда двадцать четыре года, и до сих пор я не проиграл ни единой битвы: армии, замки, города, страны — все передо мной, не было достаточно крупной мечты. А потом прибыл Чернокнижник.
Тебе следует знать, почему я вообще застрял в этой Коленце. Главнокомандующий армии Вистулии, маршалек Славский по приказанию Казимира III начал контрнаступление вдоль карпатского предгорья, готы должны были тут же ударить с севера и столкнуть силы Чернокнижника назад, на линию Москвы. На картах все это выглядело как классическая подкова: противник или сам отступит, или же будет вынужден сражаться на два фронта; поражение на каждом из которых имело бы одинаково трагические последствия; или же он должен был рискнуть ударом в на первый взгляд незащищенный центр — наверняка в ловушку, которая тут же замкнется смертельным котлом. Но, чтобы провести это юго-восточное контрнаступление, Славскому нужно было многочисленное войско, причем, состоящее из ветеранов; и он собрал его, раза в два, а то и в три ослабляя гарнизоны в средине этой подковы. В мартиусе у меня было три тысячи человек, а в априлисе осталась неполная тысяча. Славский рассуждал правильно: даже после такого ослабления защитников средины, стратегосы Чернокнижника должны были сойти с ума, чтобы ударить на центральные твердыни Вистулии. Предполагалось, что они отступят. Но, как тебе известно, они не отступили.
В течение априлиса мы держались без особых проблем. Каждый день я поднимался на вершину коленицского минарета, оттуда у меня был превосходный вид на посад и поля, до самого леса. В течение нескольких недель я выпускал конные разведывательные отряды, расставил посты в окрестных деревнях в радиусе трехсот стадионов, у нас даже была постоянная связь с Краковией. По сути своей, я отвечал за линию фронта длиной чуть ли не в тысячу стадионов, от Бротты до Церебужа, мне подчинялась большая часть гарнизонов Мазовии. В теории, то есть, согласно стратегии Славского, я должен был ежедневно получать от них и от штаба рапорты о перемещениях войск Москвы, и при первых же признаках отступления должен был передвинуть за ними весь центральный фронт; получается, что я был главнокомандующим Армии Запада, и как раз ее поражение мне в книгах и приписали. Но рапорты с самого начала приходили редко и с запозданием, если поступали вообще, а собственные посты и надзоры мне пришлось свернуть, когда враг подтянул дополнительные силы; как-то ночью они сожгли три наши деревни, это была уже граница разумного риска. Разведчики тоже все чаще возвращались потрепанными. Из допросов захваченных языков я знал, что к нам приближается Трепей Солнышко, внук Ивана Карлика, с почти что десятитысячной уральской ордой. Понятное дело, я тут же выслал нарочного в Краковию, поскольку это была информация, прямо говорящая о том, что они все-таки решились на стратегию фронтального наступления; я ожидал, что мне тут же пришлют подкрепления. Подкреплений я не дождался — мы были отрезаны, Трепей прошел уже глубоко и захватил все мосты и броды перед и за нами. Пришлось положиться на голубей, только это уже была лотерея. Москвитяне привезли с собой хитроумно подморфированных ястребов: девять из десятка наших посыльных птиц они перехватывали еще в небе над Коленицей, мы сами видели, как они разрывают
К осаде мы были приготовлены хорошо. Еще ранее я собрал демиургов Ге для ремонта городских стен и укреплений, приготовил запасы, углубил колодцы. В Коленице уже давно жил полудикий текнитес сомы, так что до мартиуса у нас никто не заболел. А потом начался обмен огнем, пыресидры грохотали днем и ночью, тут жертв уже нельзя было избежать. Только я уверен в том, что Трепею досталось еще сильнее, у меня были хорошие солдаты, хорошие аресы, опытные пушкари — мы всегда стреляли точнее и дальше, разбивали пыресидры и пороховые склады москвитян. Как-то раз они попробовали пойти на откровенный штурм — мы его отбросили практически без потерь с нашей стороны. Мораль была на высоте, в моем войске настрой всегда был замечательный. Я сам командовал двумя ночными вылазками, мы им сожгли часть лагеря. Оставался вопрос времени, когда подойдет Славский — то ли с подкреплением, то ли замыкая окружение с юга. Правда, у тех с собой имелся демиург метео, за несколько недель не выпало ни капельки дождя, все высохло. Они рассчитывали на пожар — но я выдрессировал мещан на все сто, уничтожения были минимальные. Мы держались.
С началом майюся подрепления и вправду начали подходить — подкрепления для Трепея. Я глядел с минарета, как они разбивают лагерь на окружающей Коленицу равнине — ряды одинаковых, одноцветных шатров до самого горизонта. От их пересчета ничего полезного для нас быть не могло, все равно, гораздо больше пугает неприятель невидимый, спрятанный из виду. Эти новые привели с собой бегемотов и различных уральских какоморфов, черный помет от Чернокнижниковой скотины — явный знак, что приближается Иван Карлик с основными силами. Гули, украки, вельницы, сморфированные из зверей в людей или, еще ужаснее, из людей в зверей. Их спускали с цепи на закате, они подбирались под стены, поднимались под самые укрепления, некоторые могли говорить — вот и шептали своими черными языками из безлунной темени, солдаты не выдерживали, стреляли вслепую, напрасно сжигая пирос. Украков нам перебрасывали через стены катапультами, уже мертвых. Трепей желал распространить в городе всю ту заразу, которая накапливалась у них в животах, разбухших готовым мором, словно барабаны. Мы уже понимали, что осада будет длительной, раз хотели нас взять какоморфами. А может у них были безумные текнитесы, коорые сознательно накидывали на Коленицу болезненные антосы, короны разложения Формы; но сомневаюсь, все-таки огромный риск для войска тащить кого-то подобного, сумасшедших из принципа невозможно контролировать, первой начинает гнить дисциплина. А может это наш текнитес тела удерживал нас так хорошо в своей ауре. Во всяком случае, эпидемия так и не началась.
Планы бегства у меня были готовы с самого начала. Пробиться в самый неожиданный момент, быстро сколоченный клин и галопом на запад. Самой главной проблемой оставались гражданские, их бы я так не спас. Но мои сотники выдвигали чисто военные аргументы: здесь, сидя в окружении, мы просто теряем войско, в то время как боги знают, что деется в широком свете, не поддается ли как раз Вистулия под бичом Карлика, а сам Святовид — под сон Чернокнижника, кто знает, мы могли бы перевесить чаши весов в свою сторону; я мог бы.
К четвертой неделе майюса распространился слух о поражении основных сил Славского, что король Казимир сбежал из Краковии, а Святовид удирает в западные леса. Почувствовать это еще нельзя было, но люди так сильно в эту сплетню поверили, что было уже все равно, правда это или выдумка, они начали падать духом. Я несколько раз выступил, но слова помогали ненадолго.
К началу юниуса я и сам почувствовал, что происходит перемена. И перед людьми этого скрыть было нельзя — достаточно было бросить на землю горсть палочек, половина всегда складывалась в какие-нибудь геометрические фигуры: квадрат, восьмиугольник, пентаграмма, звезда — ты же знаешь печати Чернокнижника. Горстка палочек, песка, воду замутить, дыму подпустить… Он приближался, тут уже ни на что любые публичные отрицания, должно быть, он спустился с Урала еще в начале весны, наверняка уже прошел Москву и теперь направлялся на запад, прямо на нас.
Одно только, в его короне нам уже не угрожали бунты и истерия перепуганной черни, послушание и дисциплина росли с каждым днем, коленичане вскоре уже падали перед мной земных поклонах, чуть ли не сапоги вылизывали. Сначала я возмущался этим, но антос Чернокнижника вжирался и в меня самого, так что через неделю я приказал отстегать какого-то купчишку, когда тот не упал передо мной на лицо. Небо было ясное, безоблачное, жаркая синева вистульского лета, только все мы знали, что это подлая ложь Материи.