Иные песни
Шрифт:
— Ведь ты не приказываешь капитану посадить его под замок? А? А как только он очутится на земле Гипатии…
— Эмир Кордовы не обладает властью в Александрии.
— В том-то и оно.
— На будущее придется быть внимательнее, с кем вхожу на борт корабля или свиньи.
— Ты, эстлос? — рассмеялась Шулима. — Ведь я же видела тебя ночью. Ты бы отдал приказ и…
— Прошу прощения. Мне нужно сменить повязку.
И скрылся в своей каюте. Сложно было избавиться от впечатления. Она знает, что я знаю. И знает, что я это прекрасно понимаю. Это не было формой флирта — Шулима сознательно дразнила хищника, поглаживала льва окровавленной рукой.
Он поглядел в зеркало. Льва! Тоже мне! Вот если бы это был Иероним Бербелек до Коленицы… Он стиснул кулаки, упирающиеся в столешницу. Пала бы она в ужасе к моим ногам! Призналась бы во всем по одному моему слову. Во всяком случае, не издевалась бы в глаза.
Он присел, налил себе вина. Спокойствие. Размышляй как стратегос. (Вот что сделал бы на моем месте Иероним Бербелек?) Обстоятельства, возможности, вероятности, мотивы,
Зачем я вообще лечу в эту проклятую Александрию?
Самым худшим было то, что он уже не мог молчать во время оставшихся совместных трапез. Понятное дело, что у него допытывались о смерти Магдалены Леезе; вдруг оказалось, что он является кем-то вроде военного командира аэростата, гегемона без войск. Только ведь это он сам сделал себя ним — остальные лишь приспосабливались к навязанной им форме.
Если не считать походов в столовую каюту, он не выходил из собственной каюты. Вот только и это не было решением. К нему присылали невольников с приглашениями «на кахву», «на шахматы», «на гашиш». Иероним отказывал. Но Абелю и Алитее он отказать не мог. Днем и ночью дочь и сын обсуждали между собой сценарии преступления. Алитея ставила на Глистея; Абель колебался между Вукацием и капитаном Вавзаром. Пан Бербелек терпеливо выслушивал их фантастические теории. Алитея в своей детской экзальтации была, по крайней мере, забавна, но вот Абель — Абель считал провал следствия личным поражением стратегоса Бербелека, в связи с чем выдвигал против Иеронима более или менее завуалированные упреки, будто тот «позволяет убийце уйти безнаказанно». Абель хорошо знал, какого отца он имеет, лучше самого пана Бербелека, и вот тот отец Абеля никогда бы не простил подобного афронта: убийство под самым порогом его спальни!
— Вот что они подумают, если ты заставишь убийцу броситься на колени? Особенно же после того, как сам публично взял на себя ответственность.
Пан Бербелек пожал плечами.
— Понимаю, это было ошибкой; но она уже никогда не повторится.
А во время обедов и ужинов ему приходилось глядеть на Шулиму, беззаботно флиртующую с капитаном, навязывающую свою власть всем мужчинам на борту, а после того — и женщинам. Веер, улыбка, округлая грудь, теплый голос с аристократическим акцентом, неподдельная благодарность за каждую мельчайшую услугу, пальцы, ненадолго останавливающиеся на твоем предплечье, на руке, щеке, словно мотылек, утренний зефир, цветочное благовоние бьет в голову, невысказанное обещание мутит мысли. Ведь именно подобным способом она обвела вокруг пальца министра Бруге и неургов — так что могут сделать такой себе Вавзар или Вукаций, чтобы защититься перед ее морфой? Даже Ихмет Зайдар поддался чарам Шулимы, во всяком случае, он представлял именно это, может быть, чтобы не отличаться — но, возможно, он начал игру уже ранее, когда по капле вливал в уши Иеронима свои ядовитые обвинения? Пан Бербелек уже не мог знать точно.
Вечером 25 априлиса, в Диес Венерис [5] , низко на южном горизонте они увидели сияние, искру холодного огня — свет громадного маяка на Фаросе. «Аль-Хавиджа» начала свой спуск к Александрии.
Н
ПОД СОЛНЦЕМ НАВУХОДОНОСОРА
Поскольку причал воздушных свиней находился над Заливом Эвностос, возле Лунных Ворот, а дворец эстле Лаэтитии Загис располагался на другой стороне города, над Мареотейским озером, им пришлось проехать через центр так называемой Старой Александрии, то есть, через кварталы, замкнутые в древнейших крепостных стенах, поставленных еще в 25 году Александрийской Эры, то есть во времена, когда по приказу Великого Александра здесь, на месте деревушки Ракотис, были возведены первые здания из камня и кирпича. Эстле Шулима Амитасе указывала сложенным веером стороны света, мрачные силуэты здания, очерченные огненным пурпуром закатного неба; по сравнению с небом воденбургским, оно было громадным, цветастым и сочным будто перезрелый плод. Шулима ехала в первой виктике, вместе с Иеронимом и Алитеей; Ихмет Зайдар с Абелем ехали во второй, далее уже тянулась змея из шестнадцати виктик, загруженных сундуками, и многие из этих сундуков, как предполагал Бербелек, были перегружены с «Окусты» на «Аль-Хавиджу», а теперь с нее — на двуколки, и более месяца они ни разу не открывались. Слуги Иеронима и рабыня Амитасе ехали в последней виктике. Кроме того, Шулима наняла в порту банду голых мальчишек и девчонок, всего более сорока человек, орду грязной малышни, чтобы они эскортировали их во время проезда по городу, бежали рядом с повозками и отгоняли нищих, воров, самозванных проводников, нахальных уличных торговцев, жрецов и мошенников. При случае, стало явным владение эстле языком пахлави. Хотя от обитателей Александрии следовало бы ожидать знания греческого языка, большая часть туземной бедноты, особенно тут, в восточных канопийских кварталах, знает не более нескольких греческих оборотов вежливости, предупредила Шулима. Сейчас же она объясняла виды, мимо которых они проезжали, на мягком, придворном греческом.
5
Диес Венерис —
Они ехали с запада на восток, по направлению к открывавшемуся над городом ночному, усыпанному звездами, небосклону, с последним отблеском умирающего солнца за спиной. Канопийский Тракт расстилался прямо до самых Ворот Солнца и дальше, к западному устью Нила, вдоль Старого Канала, проходя мимо Канописа, Меноута и Гераклейона — когда-то самостоятельных городов, теперь же без остатка поглощенных Александрией. Если не принимать во внимание невообразимых азиатских триполисов Джун-Го, Александрия была крупнейшим городом в мире. Согласно переписи, проведенной во времена Гипатии XII, в границах столицы Эгипта — включая окраинные городишки и деревни — проживало более пяти миллионов человек. С момента своего основания Александрия все время росла и завоевывала могущество и значение — но чего еще следовало ожидать от города Первого Кратистоса? И хотя историки утверждали, будто это неправда, кратистос, в настоящее время проживающий в Александрии, Навуходоносор Золотой, неустанно поддерживал легенду, делавшую его правнуком Великого Александра; это постоянство шло городу лишь на добро. Эстле Амитасе указывала на здания, насчитывающие пятьсот, тысячу, две тысячи лет. Первоначальный проект составил Дейнократес, образцом для которого были планы Гипподамоса из Милета. Именно оттуда был взят перекрестный уклад двух главных улиц: Тракта Канопийского и Тракта Белеукского. Они пересекаются в самом сердце Старой Александрии, и этот перекресток поэты окрестили Рынком Мира. Когда Амитасе показывала в его направлении вытянутой рукой, муниципальные невольники зажгли первые пирокийные фонари. С этого момента шнур виктик двигался между двумя параллельными рядами желтых огней. Фонари были очень высокие, выше пальм.
Когда Канопийский Тракт пересек первый канал, Шулима показала направо, к югу, веер нацеливался над линией огней, над плоскими крышами. Но увидели они только тени вершин самых высоких зданий — Святилище Изиды. Святилище Сераписа, святилище Манат, святилище Аказы, святилище Ормазды, храм Кристоса, храм Посейдона, храм Озириса. Они неоднократно перестраивались, но большинство из них было построено еще в Александрийскую Эру. Если боги и существуют, то именно сюда направляют они свои взоры каждое утро после пробуждения.
Они добрались до Рынка Мира. Посреди перекрестка высилась на половину стадиона каменная игла, увенчанная золотой статуей мужчины. Статуя должна была быть немалых размеров, раз пан Бербелек без проблем увидел, какой жест выполняет золотое изображение: правой рукой вздымает к небу меч, а левой выглаживает керос. Понятно, что это был Александр Македонский. Шнур виктик повернул вокруг обелиска. В этот же момент веер Шулимы вновь указал на юг — Библиотека. Все, что когда-либо написал человек.
Покинув Старую Александрию через Ворота Солнца, они проехали над вторым каналом и углубились в еврейский квартал. Сейчас здесь проживало немного евреев, но вот название осталось; в этом городе названия живут дольше всего — Материя поддается времени, но Форма остается. Амитасе указала налево, на гигантские колонны, образующие фронтон эллинистического дворца, жирные тени лежали между каменными столбами — Трон Тронов; именно здесь в свой сороковой день рождения Александр возложил на себя корону Царя всего Мира.
После этого они свернули направо. Их обогнал отряд гвардейцев на единорогах. Черные нагрудники на белых химатах, белые труффы, обернутые вокруг голов, бороды подстрижены по измаилитской моде, за спинами двойные кераунеты с четырехпусовыми стволами и прикладами, разрисованными яркими узорами, у пояса полулунные мечи. Единорогов морфировали из зебр, из вычищенная черно-белая шерсть в медовом сиянии пирокийных ламп блестела словно смазанная маслом. Пан Бербелек прикрыл глаза. Ему хотелось ощутить, как пахнет этот город, втянуть в легкие его вкус, знак морфы, но единственное, что он чувствовал, это запах благовоний Шулимы. Где-то над Средиземным Морем она перешла с эгипетской парфюмерии на более тонкие, растительные запахи — жасмин? квитра? фуль? Амиасе сидела слева от Иеронима, они сталкивались бедрами и ногами, через одежду он слышал горячку ее тела; когда она поворачивалась, чтобы указать веером что-нибудь за ним, а делала это довольно часто, грудь ее слегка напирала на плечо пана Бербелека. Еще на борту аэростата она переоделась по александрийской моде, то есть, в соответствии с модой Навуходоносора: в длинную, до самой земли, белую юбку, застегнутую высоко на талии; в широкую шелковую шаль, свободно наброшенную на плечи (когда она ее расправила, чтобы показать Алитее, в лучах заходящего солнца загорелся вышитый золотой нитью феникс) и в белую полотняную шляпу с плоскими полями. На предплечьях так и остались браслеты-змеи. Прежде чем опустить веки, пан Бербелек заметил, как командир отряда гвардейцев кланяется в своем седле Амитасе, когда та на мгновение обратила на него взгляд. Улыбки и движения веером Иероним уже не увидел; да и не нужно было, эту Форму он знал на память. Стилет, она должна быть стилетом, размышлял стратегос, когда они ехали на юг, через все более тихие кварталы, в уменьшившейся толкотне. Стилет, и голову не поверну. Если не устою лицом в лицо, если не смогу поднять руку, это означает, что и вправду я недостоин жить, пускай Чернокнижник забирает, что ему принадлежит. Но — посчитал он удары сердца, семнадцать, восемнадцать… нормально — но одного слова Ихмета еще мало, даже если она убила ту Леезе, этого еще мало, даже если она соблазняет меня и желает моей погибели в этой проклятой Александрии, на кой я вообще сюда приехал — слишком мало, слишком, мне нужно подтверждение. Она слишком красива. Затем открыл глаза.