Иные песни

Дукай Яцек

Софистос Донт шепчет мне, чтобы я случаем не рассердил капитана (большинство пассажиров перешептывается, хотя никто их не подслушивает); что в жилах у них течет Огонь, и немного нужно, чтобы распалить ярость лунян; чтобы я покорно поздоровался и ничего не говорил. Идиот. Я надел кируффу из белого шелка, стилет с мантикоровым лезвием прячется в рукаве бесследно. И думаю: ярость. Ярость. Ярость!

— Оронейцы говорят, что тебя прислала Лакатойя.

— Кто?

— Вечерняя Госпожа. Дочь. Шулима.

Омиксос Жарник, гегемон «Уркайи», принимал пана Бербелека полуночным завтраком в своей личной кабине на носу, то есть, в голове ладьи. Все четыре низкие стихии всегда стремятся

к центру вселенной, к центру Земли, и хотя пассажиры и члены экипажа перемещались по ладье, Землю — черную или зеленую — они неизменно имели под ногами, под прозрачной скорлупой из пемптон стоикхеион. Зато этхерные носовые кабины, вся голова скорпиона оставалась все время неподвижной, что, казалось, противоречило самой натуре ураноизы. Омиксос объяснил этот секрет звездной меканики пану Бербелеку без каких-либо просьб с противоположной стороны, видя любопытствующий взгляд гостя и ту осторожность, с которой он ступал по прозрачному полу. Все искусство этхерной алкимии именно в этом и заключается: на изменении вечного кругового движения архе ураноизы. Движения этого невозможно остановить, зато можно изменять его орбиту и направление — и как раз именно таким тонким меканизмом, складывающим миллионы круговых движений этхерных тел «Подзвездная» и является. А вот движение головы ладьи является «скрытым движением» Провего, невидимым изнутри, заметным лишь во внешнем сравнении; оно возможно, благодаря размещению головы на недвижной оси «Уркайи». Пан Бербелек пытался все это представить в соответствии со словами гегемона, но тут же почувствовал, как только что проглоченная пища подходит к гортани.

Блюда, поданные доулосами, по большей части были приготовлены из компонентов, рожденных не на Земле, во всяком случае, это были вкусы и запахи совершенно чуждые пану Бербелеку. Во рту они обжигали живым огнем, приходилось много и часто запивать; он попросил для себя чистой воды, лунное вино тоже обжигало рот. И дело здесь было не в том, что блюда эти были слишком горячими или острыми. Даже холодные, сладкие лунные фрукты (морфированные яблоки, груши, померанцы, арфаги, сливы) с трудом воспринимались земным организмлм.

Омиксос вскрывал длинным ногтем большого пальца скорлупки каргатов — после вскрытия каргаты взрывались краткими вспышками огня — и целиком глотал горящие плоды. Когда он смеялся, а хохотал он почти беспрерывно, искры сыпались у него из уст, ноздрей и уголков глаз.

— Ритер пыра, гиппырес [19] , Всадник Огня — сообщил он пану Бербелеку, когда тот зашипел от боли, убирая руку от обжигающего кожу приветственного рукопожатия. — Это мы пойдем в бой.

Они пойдут в бой — какой еще бой? Об этом Иероним, конечно же, спросить не мог; Омиксос предполагал, что пан Бербелек обладает этим знанием, и признание в неведении было бы признаком слабости, актом несомненного самоуничижения.

19

По-видимому, от слов: hyppos = конь; pyros = огонь (насчет же коня, не забывайте, что слово «шевалье» тоже происходит от французского слова «шеваль» — «конь»).

Гипырои, скорее всего, представляли некий род рыцарской касты среди обитателей Луны. Поскольку лишь один Всадник Огня находился на борту «Уркайи» — ее капитан — пан Бербелек не мог различить, что в его морфе принадлежит морфе гиппырои, а что исключительно морфе Омиксоса Жарника. Ростом гегемон соответствовал пану Бербелеку, под кожей — будто из полированной бронзы — узлы мышц спускались, как на анатомической модели, с широких плеч на величественные предплечья, через торс и плоский живот в резную мускулатуру бедер и ног. Гиппырес был обнаженным и совершенно безволосым, на поверхности идеально шарообразного

черепа отражался свет Солнца, Земли и звезд, пронзающий этхерные стенки головы «Подзвездной».

Кабина была оборудована весьма скромно, наверняка, чтобы не заслонять панорамы космоса — никакой мебели, никаких украшений, несколько брошенных на пол ковриков и подушек. Более всего глушило блеск звезд постоянное свечение ладьи; донимал и доходящий до самых внутренностей огненный жар.

— Лакатойя. Вечерняя Госпожа — сколько же это раз я возил ее вниз и назад? Последний раз, по-моему, года полтора назад, правильно; и она говорила мне, что, вроде бы, наконец-то нашла нужного человека. Слишком далеко все заходит, нечего ждать, Госпожа должна принять решение, как только это началось на океаносе, на южных островах, в Земле Гаудата, в Южных Льдах; кто знает, что там делается, в морозе. В снежных метелях. Лакатойя хотела, чтобы я спустился там прямо с неба, вот только «Уркайя» не выдержала бы тамошнего холода. Знаю, у Госпожи имеются свои причины, старая ненависть, так зачем ей спасать тех, кто ее Изгнал — только вначале это пришло к нам. Ты посетишь Обратную Тюрьму? Попроси, чтобы тебя отвезли туда. Нужно ударить как можно скорее.

Ударить. Как можно скорее. Пан Бербелек молча грыз горорехи. Меня используют, как я и знал, что Шулима меня использует, слепое орудие. (Ярость!) Действительно ли она не желала смерти Абеля? Ведь она наверняка не помешала планам Шулимы. Ярость! Но именно ярости от меня и хотят.

Он отрепал ладони, поднял взгляд на округлую тень Луны, которую «Подзвездная» нагоняла по более низкой дуге; Солнце в своем ежедневном окружении Земли было сейчас совершенно невидимым по причине окружающей Землю практически в том же темпе Луны — только изменение это родилось по причине изменения положения ладьи, а не из астрономической меканики. Солнце быстрее Луны. И в конце концов оно выглянет из за нее (или же из под нее, если ладья изменит плоскость орбиты). Тогда внутренне брюхо «Уркайи» затянут черным шелком, чтобы земляне не ослепли. А как же луняне в голове?

— Пока что ничего еще не было решено, — произнес пан Бербелек, высматривая в ночи Луны огни городов Иллеи. — Если цена будет соответствующей…

Омиксос Жарник захохотал так громко, что на бицепсах и груди запылали десятки маленьких огоньков, словно он выпускал огонь через открытые поры кожи.

— Хочешь с нею торговаться! Подкинешь ей цену и — «или согласен, или нет!» Ха!

— Раз ее дочка потратила так много времени… Думаю, что ей придется согласиться.

— Ха! — Всадник Огня стер с глаз золотые искорки. — Хотел бы я это увидеть!

— А вот скажи мне, — глянул пан Бербелек на гиппыреса, — какая цена будет подходящей за первородного сына?

— Ах!

Омиксос замолчал, подлил себе вина, а гостю воды.

— Месть, — произнес он наконец.

— Так.

— Кого ты винишь? Иллею?

— Мне кажется, что она желает купить мою месть, что именно так они все и спланировали. Не знаю, летел бы я сейчас, если не ради мести. Но сам я, видимо, о «мести» никогда не думал. Но вот сейчас вижу, что Форма именно такая. И так же это выглядит с их стороны. Обязательно ли он должен был погибнуть? Не знаю. Но помогло.

Омиксос сделался серьезным, почесал свой голый череп, внимательно глянул на пана Бербелека из под тяжелых век. Над его правым плечом восходила какая-то исключительно яркая звезда. Венера?

— Ты оказываешь мне честь своей откровенностью, — буркнул он; он и вправду чувствовал себя не в своей тарелке, никакой иронией здесь и не пахло. — Что я могу сказать, эстлос? Всего лишь раз видел я Госпожу Иллею, издалека, когда она принимала присягу гиппырои. Я не мудрец. Но. Но так. Почему ее называют Жестокой? Подумай. Она послала вниз, к своим величайшим врагам, в пасть величайшей опасности, свою единственную дочь.