Иные песни

Дукай Яцек

— Что у нее? — спросил Гиерокхарис, остановившись у балюстрады, рядом с Иеронимом.

— Ммм?

— Мы не виделись уже более двадцати лет.

Пан Бербелек вынул из кармана кируффы портсигар, задумчиво выбрал длинную никотиану — спички вынуть не успел: гиппырес щелкнул пальцами, из под ногтей выстрелил синий огонь.

— Благодарю. Когда я ее видел в последний раз, у нее было все в порядке.

Гиерокхарис сердечно рассмеялся.

— Ох, можно было понять хотя бы по этому сарказму ее мужчин! Дамиен до сих пор не может решить, может пора ее возненавидеть.

— Дамиен?

— Шард. Возможно, ты его встретишь. Но, насколько мне известно, он переехал в Эртц, за Море Воронов.

— Дамиен

Шард, Дамиен Шард — ну да, Анис писал о нем в своих рапортах. Предыдущий александрийский любовник Сулимы, который, якобы, погиб в океан осе. Выходит, не погиб.

— Он не обладал славой великого стратегоса

Пан Бербелек выпустил дым, дот замерцал в пропитанной пыром атмосфере.

Гиерокхарис странно глянул на Иеронима.

— А что она, собственно, сказала тебе, эстлос? То, что ты стратегос, это дополнительная удача; ведь мы искали не стратегоса.

Пан Бербелек выпрямился, повернулся к гиппыресу. Он был выше лунянина больше, чем на тук.

— Я отберу у тебя власть, сказал он. — Если Госпожа доверит мне командование. — Сбил пепел с никотианы, правую ногу выдвинул вперед, левую руку положил на поручень. — Таковы неизбежные последствия. Подчинишься, когда Она этого потребует?

Вокруг черепа и на плечах Гиерокхариса выстрелили короткие языки огня. Слуги перестали разговаривать, секретарь сделал к ним пару шагов. Карусель громко трещала в лунной тишине.

Пан Бербелек не отводил взгляд, медленно поднес никотиану к губам.

— Ха! — рассмеялся Гиерокхарис. — Ведь на самом деле ты и не знаешь, что тебя ждет! Эстлос! Или ты считаешь, что тех двух перед тобой — что Госпожа от них отказалась? Нет. Мы продолжали искать, потому что они оказались слишком слабыми.

— А ты?

— Я знаю, что слишком слаб. Но ведь здесь дело не в том, чтобы командовать в битве.

— Вы ищете кратистоубийцу.

Гиерокхарис наклонил голову.

— Да, можно сказать и так. Хотя, конечно, это будет в тысячи раз труднее.

Пан Бербелек отшатнулся. История не знает случая, чтобы кратиста или кратистос погибли от рук кого-либо иного, чем более сильная кратиста или кратистос, только тупое быдло повторяет сказки про Изилора Родийского и героических пастухов, вступающих на троны. По определению, тот, кто победил кратистоса, тои и Всемогущий. Труднее в тысячи раз? Так это чушь.

— Почему ты мне не скажешь этого ясно и без аллюзий?

— Раз Шулима тебе этого не сказала… Госпожа будет знать, как получше набросить на тебя сеть. — Гиппырес оскалил белые зубы. — Эстлос. Впрочем, это все еще остается тайной.

— Ритер Жарник знал.

— И вправду, некоторые гипперои уже участвовали в первых стычках.

Пан Бербелек выбросил окурок за платформу, в сторону далеких полей кратера. Они уже приближались к вершине.

— Но ты хотел встретиться со мной до того, как я встану лицом к лицу с Госпожой. Ты ожидаешь, что она сделает мне такое предложение, и что тебе придется уступить мне место.

— Да, я хотел встретиться с тобой до того, как с тобой встретится она. Пока же что ты тот Иероним Бербелек, о котором мне писала Шулима.

Когда они съехали с Карусели на внешний склон Кратера Мидаса, перед ними открылась панорама лунного царства Иллеи: равнины, долины, реки, моря и озера, горы и кратеры пониже, до самого горизонта, правда, не такого уж далекого, ведь Луна намного меньше Земли, 35000 стадионов по окружности, как Гиерокхарис сообщил пану Бербелеку во время одной из немногочисленных стоянок.

Возницы сменялись на козлах, апексы могли бежать без отдыха пару десятков дней, не уставая и не требуя сна, их организмы совпадали с месячным солнечным циклом, а уж вечные двигатели никогда не уставали. Так что они мчались по Луне, почти что не останавливаясь, изысканная

макина серебристого этхера, разорванного на тысячи мастерских орбит — полоса рваного сияния для глаз лунян, мимо которых они ехали. Луна была покрыта сетью дорог Госпожи, отчасти использующих возвышенности натуральных спальников, отчасти морфированных из подобной шлаку Ге; сетью, тем более плотной, чем сильнее они приближались к сердцу антоса Иллеи. Да и движение по ним тоже становилось оживленнее — только они не снижали скорость. Все другие едущие уступали дорогу издалека заметной каретой потомка Госпожи. Воистину, это была страна гармонии, естественного порядка, отпечатавшегося в керосе так глубоко, что, наверняка, не записываемого в каких-либо законах. Только сейчас до пана Бербелека дошло, рядом с кем, собственно, он сидит в этхерной повозке, кому он бросил вызов, и кто перед ним отступил, уступил и сдался по-настоящему. Повелитель Луны, второе на ней лицо после кратисты Иллеи, держатель военного могущества, об истинном размере которого Иероним только начал догадываться.

Тем временем, разговаривали они о банальных вещах, обменивались анекдотами; Гиерокхарис рассказывал истории мест, которые они проезжали, пан Бербелек — смешные и страшные легенде о Луне, что ходили по Земле. Несколько раз Гиерокхарис погружался в меланхолические воспоминания о детстве, проведенном с Шулимой. Он был моложе ее почти что на сотню лет. Она первая забирала его на прогулки в паровые чащи, с ней первой ходил он под парусом по горячим лунным морям, под ее присмотром подстрелил первого анайреса, ей шептал в секрете о своих первых любовных переживаниях, по ее приказу исполнил первый приговор, вырезав сердце какантропа. Они были родом от семени разных мужчин (отцом Шулимы был Адам Амитасе, текнитес психе; дедом Гиерокхариса — Аракс, арес), но ведь наиболее сильной в них оставалась морфа Иллеи, так что было много похожего.

— Ты его помнишь? — спросил пан Бербелек.

— Кого?

— Ее отца, эстлоса Амитасе.

— Он умер еще до моего рождения.

— Ах, ну да. Судьба смертных, которых полюбили боги.

— По крайней мере, ты предполагаешь, что она и вправду его любила, — рассмеялся Гиерокхарис. — Спасибо и за это.

— Она его любила, но он был обязан любить ее. Между сильными и слабыми нет любви, дружбы, уважения, благодарности. Есть только насилие.

— Так говорят, — буркнул Гиерокхарис. — Но, быть может, для по-настоящему могущественных кратистосов и эта невозможность становится возможной.

В час Азии в Диес Солис — а Солнце и вправду уже поднималось над Луной, значительно перегнав ее в ежемесячной гонке вокруг Земли — карета проехала Тронный Перевал и съехала на Абазон, центральное плоскогорье, свернувшееся вдоль берега Раненого Моря. От растворенного в его водах пыра, высокие волны мелкого моря в солнечном свете набирали цвета бледных румян, а ночью — грязного, разваренного сахара.

На Абазоне растянулся Лабиринт. Дом Госпожи, печать ее ауры, Город Гармонии, столица Луны, место начала, в котором она высадилась после Изгнания, и откуда ее антос начал охватывать планету; Четвертый Лабиринт. Земляне могли заметить его на лице Луны в виде маленькой треугольной мозаики, астрономической брошки, сплетенной из сотен геометрических линий. Глядящие через телескопы астрологи вычерчивали его форму с детальной точностью, десятилетиями споря один с другим относительно солидности наблюдений. Ведь Лабиринт не обладал постоянной формой, менялся во времени; его Формой был принцип регулярности, а не какая-то конкретная физическая фигура. Здесь был центр короны Иллеи, ось ее морфы, внедренная в керос так сильно и глубоко, что, в каком-то смысле, сам Лабиринт был Иллеей — точно так же, как Чернокнижником были чудовищные геоморфии Уральских гор.