Иные песни

Дукай Яцек

Если говорить об анайресах, принимая во внимание их разогнанные в миллионах орбит тела, попасть нужно было точно в центр, в ось, в секретную линию равновесия зверя, что оказывалось тем более сложным, поскольку анайрес маскировал свой истинный вид и направление движения тучами темного ге на внешних эпициклах. И такие самородные чудовища Второй Стороны могли достигать даже пару дюжин пусов в диаметре. Гиппырои в шутку называли их джиннами. Пан Бербелек сегодня увидел, как такой джинн восстает из засады, из сна в неподвижности, смешавшись с наземной пылью. Но в тот же самый момент, когда апексы наехали на него — вверх выстрелил столб этхера и ге, чудовищный вихрь, рвущий кожу, мышцы и кости, сотни не останавливающихся зубастых пил. Тррлахт! — и резне конец.

Другое дело, что Всадники Огня в полном доспехе мало

чем отличались от анайресов. Омбкосу не нужно было просить пана Бербелека, чтобы тот отодвинулся — с того времени, как ритеры надели облачение, Иероним старался держаться от них хотя бы на пару шагов. А надели они его сразу же после пересечения Моста Апатии, еще с Землей над головами и в короне Госпожи. По приказу Обкоса три повозки съехали на обочину (долгое время и так на дороге не было видно каких-либо едущих), возницы получили полчаса на то, чтобы заняться апексами, а пан Бербелек — чтобы размять ноги; зато гиппырои надевали доспехи. Перевернутая Тюрьма располагалась далеко на Другой Стороне, им предстояло покинуть антос Иллеи и проехать через земли анайресов, углубиться в дикую Луну.

Доспехи Всадников Огня были выполнены из пуринического этхера. По большей части они оставались почти что невидимыми в зеленом полумраке лунной ночи; в солнечном сиянии выдавали свою форму сериями отблесков, ослепительных рефлексов, сериями серебристого свечения. Но даже и тогда доспехи казались очень ажурными, легкими, словно снежинка, конструкциями из сна — творением, скорее, демиургоса-ювелира, а не оружейника, чудом слишком тонкой бижутерии, чтобы такая существовала наяву. Тем не менее, впечатление это было ой как обманчивым.

Доспех был выполнен из этхера, что означало вечное движение по круговым орбитам — и вот именно это ритеры надели на себя с натренированной точностью: эпициклы убийственных перпетуа мобиле. Сопряжения искусно спроектированных вечномакин окружали торсы гиппырои, разогнанные обручи ураноизы змеистыми спиралями спускались вдоль их рук и бедер. Вокруг плеч и тазов, вокруг локтей и колен, вокруг щиколоток и запястий, вокруг шеи — вращались малые и большие маховики тяжелого этхера, скомпонованного в искусных конфигурациях, на наклонных осях и осях, перемещающихся в зависимости от положения и движения ритера. Все это должно было действовать совершенно синхронно, чтобы этхер не выбивал сам себя с пересекающихся орбит — и так все это и действовало: шедевр военного часового мастерства.

Когда Всадник Огня стоял, доспех едва вращался — окологрудник, с каждым ударом сердца; околоплечники — с каждой его половиной; около шлем — каждую четвертую долю, окологоленники — одну двенадцатую (в соответствии с пифагорийской гармонией). Но вот когда гиппырес двигался, когда бежал, когда наносил удар, когда шел в бой — вечномакины ускорялись: в раз, в два раза, четыре, восемь, шестнадцать, сто двадцать восемь, в тысячу двадцать четыре раза. Они ускоряли и умножали свои эпициклы, расширяя орбиты до границ возможного, то есть, до самой поверхности почвы или до самого тела ритера. Заплечные круги ураноизы разрастались в диаметре до десятка пусов, набухали вихрями черного льда, прозрачной тени: этхер, подпитанный грязным ге.

Доспехи реагировали на мельчайшее изменение морфы гиппыреса. Было достаточно, чтобы он отвел руку для удара — и околоручники и заплечные перпетуа мобиле разгонялись и набухали, в мгновение секунды ассиметричный вихрь тянул ритера за собой, защелки вались невидимые передачи и деликатные меканизмы, и удар спадал огненной полосой, тысячекратно увеличенный в собственной силе, разряд всего приданного доспехом разгона. Гдруммм! Так они разбивали камни, крушили поверхности спальников и разрывали анайресов на клочья.

В свите пана Бербелека под командованием Омбкоса было восемь ритеров. Четверым из них Жарник приказал бежать рядом, перед и за каретами; они бежали в неутомимом ритме перпетуа мобиле, их тазовые и наколенные кольца чернели от аккумулирующего разгон балласта ге. Остальная четверка ехала в повозках, сжимая кераунеты в руках и выглядывая анайресов.

Правда, это не уберегло их от засады усыпленного чудовища. Они уже были на Другой Стороне, в сотне стадионов от Заставы Тени. Земля исчезла с небосклона, но над горизонтом все еще выступал краешек солнечного диска, и скалистая поверхность Луны зашифровалась

в лабиринтах глубоких и мелких теней. Здесь уже не существовало дороги, как таковой, мчались вдоль линии черных статуй — они отбрасывали самые длинные тени. Пан Бербелек ехал в средней карете. Когда же первая дернулась и перевернулась на бок, возница второй резко свернул вправо и помчался по широкой дуге, как можно дальше от места столкновения; третья карета свернула влево. Иероним стоял, держась за спинку сидения и украшенное резными райскими птицами основание зонта. Он еще успел заметить моментально разбегавшихся по спирали гиппырои и того ритера из перевернувшейся повозки, как он, в чудовищном вихре своих доспехов, охваченный багряным пламенем Гнева, налетает на второй вихрь, еще больший. Этхер столкнулся с этхером. По равнение пыра прокатился отзвук сухой молнии, как будто Дзеус выпалил из рукаты. Омбкос Жарник, который ехал в карете вместе с Иеронимом, крикнул вознице, чтобы тот поворачивал. Они уже завершили окружение. Омбкос спрыгнул с бешено мчащейся кареты, держа кераунет в руке. Чтобы поставить на колеса и исправить ураноизоидную повозку, требовалось много времени, а привлеченные громкой смертью своего побратима анайресы, уже собирались со всей округи. Гиппырои встали вокруг трех карет и стреляли в атакующие чудища, пока не попадали, либо пока те не приближались на менее пары десятков пусов — и тогда ритеры пыра бросались на них в ореолах ослепительного огня и разбивали противников в этхерную пыль.

— Дело в том, — объяснял Омиксос Жарник, — что Дамиен отказал, да, он знал, что слишком слаб, но того предыдущего, первого, как же его звали, кажется, Микаэль, его Госпожа точно так же приняла и послала в Тюрьму.

— Ну и?

Гегемон «Уркайи» спокойно заряжал кераунет. Доспех вновь кружил с отупляющей медлительностью, пан Бербелек невооруженным глазом мог различить формы этхерных макин, заворачивающих по наклонным орбитам вокруг искрящегося тела Омиксоса: кружевные спирали, тонконогие пауки, их вибрирующие паутины, мерцающие мотыльки, ленты без начала и конца, кисти хрустальных шаров, сосульки острой словно бритва ураноизы, ураноиза, выкованная в формы драконов, лебедей, змей, скорпионов, мантикой, орлов, стрекоз, мечей и топоров — величиной с большой палец на руке, а то и еще меньших, в виде филигранных статуэток легендарных литеров древности.

— И он там и остался. Адинатос притянул его, переморфировал, поглотил в собственную корону. А ведь это никакой не кратистос, скорее, какой-нибудь невнимательный разведчик, самое большее — текнитес, впрочем, а можно ли вообще у адинатосов различить демиургосов и текнитесов, ьа, можно ли у них вообще отличить кого-либо и что-либо, софистесы Госпожи до сих пор ведут споры. Берегись.

Грохот. Омиксос подстрелил следующее чудище, после чего сразу же взялся заряжать кераунет. Орудийный ствол длиной в пять пусов был изготовлен из этхера, что означало постоянное вращение вокруг оси выстрел — гиппырои утверждали, что, благодаря этому, их пули бьют точнее, алые линии пыра в воздухе более прямые.

— Надо было брать собак, — буркнул Жарник. Он повернулся к возницам и доулосам, занимающимся поврежденной каретой. — Сколько еще?!

— Уже! — крикнули ему в ответ. — Только лошадей перепрячь!

— Так чего ждете, чума на вас!

Пан Бербелек видал тех собак, которых имел в виду Омброс. Перед отъездом из Лабиринта, когда бюрократ Госпожи провел Иеронима в жар-рощу гиппырои, чтобы назначить ему эскорт в Обратную Тюрьму (тогда еще никто не знал, что «Уркайя» вернулась из Эрза, и Омиксос завершил звездную службу), пан Бербелек увидел несколько пар пыро-гончих, пробегавших в багровом полумраке между стволами огненных дубов и ясеней. Глаза пыр-собак светились, словно капли доменного металла, их серая шерсть, спеченная из горячего пепла, позволяла им сливаться практически с любой тенью. Одна пара остановилась, обнажила клыки (между ними выскочил язык синего огня), заворчала на Иеронима. Тот лишь цыкнул сквозь зубы. Собаки отступили. Собаки, собачки, а ведь у меня были собаки, я их кормил, охотился в вис тульских лесах со сворами самых благородных пород, любил собак… Собаки! Надия! Могила в лесу и глухой шум Свято видовой зелени — снова все возвращается — Надия и ее голос, лицо, запах, слова — а ведь я почти забыл — собаки, собачки. Пан Бербелек сбежал из той рощи.