Инженер Петра Великого 3
Шрифт:
Пороховой погреб. Наш погреб. Вот же угораздило!
Кое-как, морщась от острой боли в затылке и плече, я попытался подняться. Огляделся. Картина была — хоть кино снимай про конец света. Часть улицы, где я очутился, превратилась в дымящиеся развалины. Несколько домов полыхали вовсю. В воздухе висела такая плотная завеса из дыма и пыли, что солнечный свет едва пробивался. Но самое главное — бой не прекращался. Сквозь грохот и треск пожара доносилась ружейная пальба, лязг железа, яростные вопли.
Кое-как выбравшись из-под завала, я почувствовал,
То, что я увидел, заставило сердце замереть. Наши солдаты, остатки гарнизона, дрались как черти, но их теснили. Шведы, оклемавшись от первого шока, который им устроили наши фугасы да взрыв погреба (он, похоже, и нашим, и чужим поддал, но и шведское наступление в этом секторе спутал, вызвав пожары уже у них в тылу), снова лезли вперед, как одержимые.
В этот момент я заметил Якова Вилимовича. Он, со шпагой наголо, почерневший от копоти, пытался сколотить оборону у какой-то полуразрушенной церквушки. Вокруг него сбилась горстка солдат — преображенцы, семеновцы, кто уцелел.
— Яков Вилимович! — гаркнул я, стараясь перекричать шум боя.
Он обернулся, увидел меня, и на его лице промелькнуло что-то похожее на облегчение.
— Петр! Жив! А мы уж тут грешным делом… Ну, как ты?
— Не дождетесь, — попытался я сострить, хотя вышло так себе. — Но еще повоюем. Что у нас?
— Худо, — коротко буркнул Брюс. — Шведы прут. Резервов почти шиш. Если сейчас не переломим, сомнут.
Я посмотрел на измученных, окровавленных солдат вокруг.
— Яков Вилимович, — сказал я. — Надо контратаковать. Всеми, кто еще может оружие в руках держать. Другого шанса у нас не будет, это как пить дать.
Брюс посмотрел на меня, потом на своих солдат.
— Контратаковать? Этой кучкой? Против целых полков? Это безумие…
— Безумие — сидеть сложа руки и ждать, пока нас поодиночке перебьют! — я хмыкнул. — Мы должны им показать, что русские не сдаются! Даже когда кажется, что все, приплыли! За Царя! За Отечество! Вперед!
Не знаю, что на меня в тот момент нашло. Может, контузия так сказалась, может, отчаяние сил прибавило. Но я выхватил из-за пояса шпагу (левой рукой, правая не слушалась) и, шатаясь, попер вперед, прямо на шведов, которые уже подбирались к церковной ограде.
— За мной, братцы! За Нарву!
И они пошли. Сначала несколько человек, потом еще и еще. Солдаты, видя, что их «кондуктор», раненый, еле на ногах стоит, а прет в атаку, будто забыли про усталость и раны. С криком «Ура!» они ринулись за мной. Яков Вилимович, чертыхнувшись, тоже кинулся вперед, увлекая за собой остатки своих офицеров.
Это была атака отчаяния, атака смертников. Мы врезались в шведские ряды, работая штыками, прикладами, всем, что под руку попадалось. Боль в руке и голове отошла на второй план. Была только ярость и дикое желание выжить, победить
И в этот самый момент, когда казалось, что наши силы вот-вот иссякнут, когда шведы уже начали было давить нас своей массой, со стороны реки донесся гул — сначала неясный, потом все громче и громче. И этот гул перерос в такое раскатистое «Ура!», что, казалось, даже камни Нарвы задрожали.
Подмога! Сам Государь не забыл про нас! Свежие полки, похоже, гвардейские, с развернутыми знаменами, ударили шведам во фланг и в тыл.
— Успел собрать армию, царь-батюшка, — прошептал Брюс.
Это был перелом. Шведы, измотанные многодневными боями, понесшие огромные потери от наших «сюрпризов» и этой последней, яростной контратаки, не выдержали удара свежих сил. Их строй дрогнул, смешался, и они побежали. Сначала это было отступление, но очень быстро оно превратилось в паническое бегство, кто куда. Русские гвардейцы гнали их по улицам Нарвы, не давая опомниться.
Я опустился на землю, чувствуя, как силы окончательно меня оставляют. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Но я видел, как бегут шведы, как наши солдаты, еще минуту назад бывшие на краю могилы, теперь с победными криками гонят врага. Нарва устояла. Мы победили.
Оклемался я уже в какой-то наспех сколоченной лазаретной палатке. Голова перевязана, правая рука на лубке примотана. Рядом суетился полковой лекарь, от которого несло сивухой. Первое, что я увидел, разлепив глаза, — встревоженная физиономия Якова Вилимовича.
— Ну, слава Богу, очнулся, Петр Алексеевич! — он расплылся в широченной улыбке, и морщинки у глаз собрались в такие добрые лучики. — А то мы уж тут с лекарем целый консилиум собрали, как твою буйную голову на место прикручивать. Шучу, конечно. Говорит, жить будешь, и даже на своих двоих топать. Контузия знатная, да ключица треснула, но кости молодые — заживет как на собаке.
— Что со шведами? — прохрипел я, чувствуя, как во рту все пересохло, будто наждачкой протерли.
— Драпают, голубчик, драпают, аж пятки сверкают! — Брюс прямо-таки расцвел. — Гвардейцы их до самой реки гнали. Карлуша, говорят, еле-еле ноги унес. Победа, Петр Алексеевич! Чистая и безоговорочная! Нарва наша! И во многом благодаря тебе, твоему уму да твоей отваге. Государь уже в курсе, ждет не дождется тебя награждать.
Победа… Слово это отдавалось в гудящей голове каким-то странным, двояким чувством. Радость, конечно, была, куда ж без нее. Но какая-то она была приглушенная, будто подернутая дымкой усталости. Я вспомнил разрушенные улицы, пожарища, горы трупов — и наших, и шведских.
Через несколько дней, когда я уже мог кое-как ковылять с рукой на перевязи, мы с Брюсом пошли осматривать то, что осталось от Нарвы. Город лежал в руинах. От многих домов остались лишь черные, обгорелые остовы. Мостовые были перепаханы ядрами, завалены всяким хламом. В воздухе все еще стоял тяжелый запах гари и смерти. Солдаты разбирали завалы, хоронили убитых. Картина, скажу я вам, была та еще.