Инженю
Шрифт:
LIII. ОЖЕ НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ
Итак, г-н Оже начал свои махинации в этих более или менее опасных обстоятельствах, о чем мы уже сказали.
У него тоже был предлог для этого, причем самый что ни на есть благовидный.
Будучи служащим г-на Ревельона, он понимал, что его хозяин сгорает от желания стать выборщиком.
Обойный фабрикант Ревельон — воплощение честолюбивой буржуазии, желавшей прийти на смену дворянству, однако не желавшей, чтобы ей на смену пришел народ, — совсем не разбирался в сложных деталях машины, которую в ту великую эпоху приводило
Он не понимал, что, кроме пяти миллионов выборщиков, — это число казалось фантастическим нации, не привыкшей осуществлять свои права, — не понимал, повторим мы, что, кроме этих новых привилегированных, намного энергичнее действует более многочисленная и активная масса; с ней пока не считались, но в тот час, когда эта масса осознает свое значение, она заставит склониться на свою сторону чашу весов революции.
Однако по своей недальновидности Ревельон не догадывался, что во Франции может быть какая-то другая власть, кроме власти короля, королевы, министров, дворян, духовенства, магистратов, депутатов третьего сословия и их выборщиков.
Это была глубокая ошибка, которая стала ошибкой многих других людей, претендовавших между тем на то, что они проницательнее торговца обоями, и которая преобразила все недавно перечисленные нами заговоры в революцию.
Итак, Оже очень старался на службе у Ревельона; но, будучи дальновиднее своего хозяина, он зорко следил за упомянутым нами низшим классом общества и, потеряв возможность кормиться из наполненной до краев придворной кормушки, постарался для возмещения понесенных убытков пристроиться сразу к двум другим кормушкам — народа и буржуазии.
Поэтому, если бы мы поинтересовались тем, как необычно Оже проводит свои вечера (работа заканчивалась в пять часов, что оставляло ему много свободного времени) и свои ночи (они были в полном его распоряжении, ибо Инженю прогнала мужа), то увидели бы, что Оже пытается проникнуть во все заговоры и ищет образцы для подражания в тайных обществах иллюминатов и масонов; в один вечер мы застали бы его в клубе Пале-Рояля слушающим Малуэ и Лафайета; в другой вечер — внимающим Марату в народном клубе на улице Валуа и подающим кровожадные реплики кровожадным диатрибам Журдана, которому позднее дали прозвище Головорез, и Фурнье Американца.
Понимая грандиозность надвигающихся событий, которые могли начаться в любой момент, Оже в конце концов сжалился над женой и перестал ее терзать.
С особым пренебрежением он третировал добряка Ретифа, чьи философские взгляды, хотя романист считал их передовыми, были на самом деле так далеки от истины, от того, о чем знал Оже, что они представлялись ему самыми несерьезными и самыми никчемными из человеческих знаний.
Гроза, рокотавшая в тех недрах общества, о которых мы рассказали, с каждым днем приобретала все более страшное звучание.
Ревельон, чьи дела были на подъеме, в это время давал работу семистам
Совесть этого честного человека — а вы знаете, кого в торговле называют честным человеком? Того, кто, беря самые маленькие ссуды, получает самую крупную выручку; кто скрупулезно и в точно назначенный час оплачивает свои векселя и безжалостно конфискует собственность должника, их не оплачивающего, — совесть этого честного человека, повторяем, могла быть спокойна: он, рабочий, вышедший из самых низов народа, благодаря труду и бережливости возвысился до положения, достигнутого им.
Согласно старым традициям французской торговли, он считал, что исполняет все свои обязанности человека и гражданина, когда ласкает своих детей.
Этой отцовской, хотя и совершенно эгоистической цели Ревельон достиг.
Теперь его неожиданно осенила другая мысль: к своему богатству он может добавить немного славы, и эта слава, если он сумеет ее завоевать, казалась Ревельону верхом человеческого счастья.
Представьте себе чулочника с улицы Рамбюто или бакалейщика с улицы Сен-Дени, которые в будущем не видят никаких оснований к тому, чтобы правительство, сколь бы снисходительным или безрассудным оно ни было, когда-нибудь наградило их крестом Почетного легиона, и которые, проснувшись в одно прекрасное утро капитанами, начинают думать, что после определенного количества ночных патрулей и дневных обходов им непременно достанется этот неожиданный почетный крест, если только они будут проявлять показное рвение, — и перед вами окажется Ревельон.
Он усматривал в возможности стать выборщиком — и в этом его сметливый ум намного превосходил ум двух современных буржуа, выше упомянутых нами, — он усматривал в возможности стать выборщиком, повторяем, величайшую славу, какой он когда-либо смог бы достичь.
Ревельон рассчитывал с помощью голосов сограждан увековечить свою репутацию честного человека, которую он приобрел в торговле обоями.
Искушение оказалось столь велико, что однажды он признался в своих намерениях Оже, а до этого уже поведал о них Ретифу.
Сантер же легко разгадал замыслы богатого соседа.
Если влюбленный проницателен в отношении своей возлюбленной, то и честолюбец видит насквозь все устремления других честолюбцев, своих соперников.
Однако Ревельон не решился открыто обсуждать вопрос о своем избрании: он пошел окольным путем.
— Оже, — обратился он к своему приказчику, — вы выплачиваете жалованье каждую субботу, не так ли?
— Да, сударь.
— Аккуратно?.. Таково правило нашей фирмы.
— Аккуратно.
— И что говорят наши люди, получая деньги?
— Они, сударь, превозносят хозяина, который своими талантами и отеческим управлением дал им это счастье.
— Помилуйте, Оже, вы мне льстите! — воскликнул Ревельон, тронутый до глубины души.
— Я говорю правду, — ответил Оже, напустив на себя суровую холодность Катона.
— Хорошо, пусть так, дорогой мой Оже. Но если вы говорите правду, то высказывайте ее до конца.
— Спрашивайте меня.
— Есть ли у меня шансы быть избранным?