Иоанн Грозный
Шрифт:
Магнус, подставленный Фредериком, возвратился со своими воинами на Эзель. Окружение Иоанна, его советчики, ближний круг, Дума боярская, все указывали на сговор Фредерика с Магнусом: Дания избавилась от войны, Россия приобрела на шею шведов.
Наш Иоанн не принимал очевидного. Он прилип сердцем к обаятельному принцу. Тот стоял для него в ряду с Анастасией Романовой, Курбским, младшим Басмановым, другими любимцами. Царь не мог поверить, что такой ладный, улыбчивый, гордый до щепетильности – к примеру, он всегда густо краснел, когда царь долго не предлагал ему сесть, когда сам сидел, жизнью не обожженный, по розовому возрасту не способный успеть и бессовестно исхитриться, мог быть изменником, изначальным троянским конем. Иоанн немедленно послал письмо беглецу, призывая вернуться. Государь посмеивался над обвинениями, за меньшее казня соотечественников. Прекрасный ясноглазый юноша с лицом, обрамленным пушком робкой растительности, просто наклал в штаны при первых трудностях.
Существовал человек, юная девушка, для которой с бегством Магнуса кончилась жизнь. Евфимия предполагала, что Магнус не вернется никогда. Сияющим метеором принц ворвался в ее заплесневелую и униженную жизнь. Слишком обманчивым, эфемерным, сказочным казалось свершение мечты. Заморский красавец-принц должен был забрать ее из России, где она ненавидела уже каждый куст. Самый русский воздух здесь вопиял об убийстве отца, бабки и мамок.
Узнав из Иоаннова письма о скоропостижной смерти нареченной невесты, Магнус примерно представлял, как случилась беда. Он видел Евфимию босой, в длинной белой сорочке, идущей по скрипящим половицам тесных комнат в отцовом Старицком дворце. Вот она со слезами преклоняет колена перед десятком русских богов, стоящими в золотых и серебряных окладах в отдельном углу. Она с сестрой перечисляла ему их с трудом выговариваемые имена: помимо Иисуса и Богородиц, названных по владетельным городам – Владимирская, Казанская, будто в каждом жила своя мать Спасителя, еще и Никола, и Георгий, и Илья, и Сергий, и Михаил. Сколько! На каждое русское имя по отдельному богу на расписанной доске. Евфимия плевала в них, отрекаясь для Магнуса. Разуверившаяся в его возвращении, не пришла ли она к прежнему поклонению? Не плакала ли о душе своей, душе будущей самоубийцы? Живое воображение Магнуса, как наяву, рисовало ему тяжелую чашу, из которой заставляли пить яд родителей, ту, что использовали на сцене скоморохи, какую спешил он вырвать, рассмешив царя с приближенными. Ополоснула ли она стенки сосуда, наполнила ли его свежей отравой – чудовищной, местной, кондовой: отваром грибов, настоем ядовитых? Не помогала ли Евфимии Мария, маленькая девочка, что вместе с ней дрожала голая перед принцем на берегу великой реки московитов? Образы всплывали, очерчивали воздух. Две женские фигуры. Одна смешивает яд, дает сестре. Та медленно пьет и умирает в ужаснейших мучениях, ибо яд русских медленен, несовершенен, как и все, к чему прикасаются их улогие северные руки. Сестра оправляет платье на покойной, та на смерть надела лучшее, бежит возвестить о кончине. Гордячка не захотела жить при убийце-дяде? Как царь улыбался ей? Вез из Москвы гостинцы: блестящий гребень, браслеты. При Магнусе она принимала их, смиренно благодарила, ненавидя.
Магнус признавал вину. Он мог написать ей ободряющее письмо, но он и сам не рассчитывал в Россию вернуться. Евфимия умерла, потому что бежал Магнус. Он вспоминал ее жадный взгляд, надежду во всем теле. Забери меня! Он не забрал, обманул, оставил в той ужасной стране, путешествие по которой в окружении двухсот вооруженных охранников считал своим главным жизненным подвигом. Евфимия была несовершенна. Он видел ее узкий подбородок, выступающие скулы, подтверждавшие принадлежность если и к европейской, то особой, нечистой, низшей человеческой породе. И все же она была девушка, женщина, человек, умерший за него. Так по-глупому умершей. Чтобы заглушить страдания совести Магнус пытался выдумать какую-то несуществующую любовь к некоей датской, скандинавской или германской барышне, крепкой, круглой, с сырным цветом лица, с правильным подбородком лопатой. Эта девушка была дочерью герцога или графа, а то и королевской крови. Дочь властителя какого-нибудь карликового немецкого княжества, на которые рассыпана империя, вполне подходила Магнусу по статусу младшего брата датского короля, но такой девушки в реальности не существовало. Богатое воображение Магнуса бесполезно писало несуществующее. Иногда ему, опьяненному фантазией, казалось, что она есть, и он даже придумывал как звали избранницу.
Шведские корабли вошли в Ревельскую гавань. На берег сошли ратники. Другие шведские силы двигались пеше из Финляндии и уже вступили в Ингерманландию. Иоанн, прежде Финский, теперь и Шведский, посылал войска тем усерднее, что не притуплял обиды за супругу, оскорбительно требуемую московским государем к выдаче.
Царь писал Магнусу, что в случае его возвращения в Россию, завоюет для него Эстонию без датского содействия. Шуйские, Годунов и другие, подобно Евфимии знавшие царя, со злорадством считали: Иоанн заманивает Магнуса на расправу. Они ошиблись. Всю весну Иоанн страстно молился. Подействовала ли на него смерть Евфимии, что-то иное, только он намерился прощать Магнуса согласно Евангелию семь на семьдесят раз. Он не держал зла. Хотя он и выражал неудовольствие поведением царственного брата принца - Фредерика, обвиняя того в нарушении союза с Россией, посредством Магнуса заключенного,
Иоанн утешал принца в потере невесты, обещал иную – малолетнюю сестру Евфимии Марию, отдав ей и увеличив сестрино приданное. Как Магнус мог забыть вторую девочку, ее мурашки, ползшие по худенькому безгрудому неоформленному тельцу на волжском берегу. Согласна ли Мария? – колебался Магнус. Вопрос в отношении русских девушек был странен, но государь сдержанно отвечал: Мария не против, принц приглянулся ей в прошлую поездку, она ждет его с нетерпением. Магнус подумал и вознамерился в новой возлюбленной найти черты безвременно усопшей невесты.
Пока девочка Мария считала дни до возвращения Эзельского принца, Магнус слал письма брату, императору Священной Римской Империи, князьям Германии, что не суетное честолюбие, но истинное усердие к общему благу христиан заставляет его искать союза с Московией. Он желает сделаться посредником между Империей и великой страной варваров, имея целью совместное обуздание Османской Турции. Сию надежду имел и император и вся Германия, устрашаемая султанским властолюбием. Не раз, и не два турки стояли под Веною. Чудо спасало город и Европу. Однако интересы обиды Иоанна, тесно переплетенные с государственными интересами, влекли его в Ливонию.
Дабы Иоанн и не думал о нападении на Турцию, ее вассал Крымский хан получил команду от османского дивана проучить московитов. Они давно не привозили того, что сами деликатно именовали подарками, Девлет-Гирей же – данью. Потомок Чингисхана, себя он почитал за наследника Золотой орды со всеми вытекающими. Требовал отдать ему в управление Казань и Астрахань на основании, что властвовали там его деды, а ныне живут единоверцы.
Лазутчики сообщили Девлет-Гирею, что отборные московские полки, посланные с Магнусом, заперлись в ливонских крепостях, ожидая наступления лета для возобновления войны. Разорение Твери и Новгорода, сопутствующие голод и язва, опала и казни знатных бояр-воевод, расправа с влиятельными опричниками – все ослабило войско руссов. Иоанн в припадке благочестия закрылся в Слободе. Клянет себя за прежние жертвы, готовит новые. Боярская Дума парализована. Бояре путаются: царь то правит, то пускает на самотек. Ежели возьмет бразды, не на них ли дышло повернет? Девлет-Гирей увидел: при московской путанице время для набега как нельзя лучшее. Скоро под Донковым и Путивлем услышали прыск и ржание крымских табунов. Разъезды московитов заметили в степи густую пыль и ночные огни и следы многочисленной конницы.
Уже два раза сам Иоанн с сыном Иваном выезжал к войску, стоявшему в Коломне и Серпухове. Уже были легкие сшибки в рязанских и каширских местах, но крымцы везде являлись в малыми группами, немедленно исчезая при появлении наших. И государь успокоился: объявил донесения сторожевых атаманов неосновательными и распустил большую часть войска.
Меж тем Девлет-Гирей, вооружив всех своих улусников, тысяч до ста и более, с Ногайской ордой и кочевыми народами кавказских предгорьев, с необыкновенной скоростью вступил в подбрюшье России. Там встретили его некоторые беглецы, дети боярские, бежавшие из отечества от московских казней. Изменники убеждали хана не ограничиваться разорением южных областей, а идти прямо на Москву. Иоанн только для вида способен выйти против Девлет-Гирея с шеститысячной опричной дружиною. Большая и способнейшая часть войска не отозвана из Ливонии. Ведомый боярами народ царя не закроет. Оскорбленная казнями и конфискациями старая и новая знать вопиет об отмщении.
Действительно, некоторые приспешники государя, еще не опаленные, или прежде наказанные легко, прозревавшие наказание смертельное, изыскивали способ бывать ночью в ставке хана, где торговали предательство. Ведшие двойную игру признавались в поездках, оправдываясь соглядатальством неприятеля, запоминанием изменников. На переговорах у Девлет-Гирея заметили князя Ивана Гвоздева-Ростовского, красавца Григория Григорьевича Грязного с двоюродными братьями Григорием Борисовичем Большим и Григорием Борисовичем Меньшим с сыном Никитой, все единожды прощенные за опричный заговор в пользу мнимого Георгия и неблагодарные в счастье. Хан вел себя с торговцами умно: приветливо принимал ночных гостей, примеряющих халаты подданных. Угощал вином, отпуская с миром. Особо взывал он к царским служакам татарской крови: к шурину Иоаннову по второй супруге – Михайле Темгрюковичу, воеводе Замятне Сабурову, родному племяннику несчастной Соломонии. Замятня Сабуров приходился дальней родней Годунову. Посещая хана, он бросал тень на Бориса.
Полог ханской юрты был отперт всем. Звали, если впустую не оговорили, вельможу Ивана Петровича Яковлева, родственника Анастасии Романовой, он избег казни в 1566 году, его брата Василия, бывшего пестуном старшего царевича. Некогда бралась с них клятва не уходить ни в Литву, ни к папе, ни к императору, ни к султану, ни к князю Владимиру Андреевичу. У посетителей хан легкой шутливой беседою выспрашивал, силен ли царь, где стоят земские полки, по какой дороге лучше идти к столице, далеко ли уступить готов царь при угрозе его страны разорением. Гости отвечали с оскоминой, иные молчали, кто-то болтал шуткою. Хан и совет делали выводы, поступали сообразно.