Иоанн III, собиратель земли Русской

Кукольник Нестор Васильевич

— Да здравствует деспот Андрей! — закричала толпа…

— Позволь, принчипе, и мне поздравить тебя, — сказал Леон, низко кланяясь.

— Можешь, хотя я твоему поздравлению ни на медную деньгу не верю.

— Принчипе!

— Некогда! Черт тебя возьми! Приходи уж и ты на пир; ты любишь пображничать, а тут же для тебя такой радостный случай. До свидания!

И Андрей весело вскочил на одного из коней, приведенных ему в подарок…

— Ах, Вакхова голова! Вот уж это не по-царски! Гей, кто там, Рало! Скажи Зое, чтобы людям царским поднесла по десяти гривен серебра на голову…

— Рады стараться, государь царевич, милости твоей!

— Спасибо! Ну, теперь в поход…

И Палеолог ускакал. Послы также простились с Зоей, она

не обнаружила ни малейшего волнения, внимательно, но холодно проводила гостей; она не могла не заметить глубокой задумчивости молодого князя, больше, он был печален; во все время переговоров Андрея с Зоей и с Никитиным насчет отъезда он был совершенно погружен в самого себя, ничего не видел, не слышал, о чем говорили, и когда дело дошло до прощания, он казался смущенным и ушел, не вымолвив слова. Зоя торжествовала; она не сомневалась, что свадьба ее была причиною такой печали, которую несчастный юноша и скрыть не умел. Мысль о приятном путешествии придавала Зое новые силы, она распоряжалась быстро, весьма удачно; оба Рало помогали ей усердно вместе со своими и Ласкировыми слугами. Все были довольны: и те, которых освобождал Андрей от постоя, и сам Андрей, стрелою долетевший до Кремля.

Он застал государя действительно в садах; его допустили к Иоанну без затруднения; доселе Андрей был весел и беззаботен, но проходя по липовой аллее, в чем и заключался кремлевский дворцовый сад, и заслышав в цветниках голос Иоанна, Андрей потерял всегдашнюю свою бодрость и в смущении стал подходить медленнее и медленнее. Цветники занимали небольшую площадку, правильно разбитую на дорожки, отделявшие грядку от грядки; на этих грядках красовались пионы, ноготки, пестрые маки и другие летние цветы; взглянув на роскошь и разнообразие нынешних, даже частных, садов, невольно подумаешь, что не только разумное человечество, но и сама природа идет вперед, умножая на пути бесконечное свое разнообразие новыми произведениями своей неистощимой творческой силы. Бедные кремлевские цветники тогда казались богатейшими, о них в народе рассказывали чудеса; там будто росла и жизнь-трава, и райские яблоки, для которых, естественно, досужее воображение в кремлевском саду на свой счет держало райских и жар-птиц; а о фонтане в аршин вышиною, конечно, знал каждый ребенок, который уже порядочно умел складывать слова. Небольшой резервуар наполнялся с вечера водою и служил запасным прудом на случай пожара; когда после обеда государь выходил в сад, фонтан пускали, но едва Иоанн возвращался к работе, фонтан запирали: красивый мраморный бассейн был уже до половины полон; это значило, что государь в саду давненько; на скамье, сплетенной из оленьих и турьих рогов и застланной парчовым тюфячком, сидел Иоанн. Софья, между грядками, смотрела на детей, грустно перебрасывавших мячик. Из бояр тут были только: Ощера, Мамон, Патрикеев да Юрий Захарьевич; из посторонних — живописец Чеколи да толмач Посольского приказа. Увидев Андрея, Иоанн сказал:

— Скажи Чеколу, что у меня только и свободного времени, что об эту пору; так пусть завтра со своим снарядом сюда в цветники приходит и пишет детские лики, а начнет с Олены… Да чтоб писал не мешкая; оттого я поденно и не нанимаю, а от каждого лика по тридцати гривен назначаю, а как напишет все, и хорошо, то за усердие подарю ему шубу… Здравствуй, Андрей Фомич, милости просим новобрачного; а без укора все-таки скажу, нехорошо сделал, никого не оповестил.

— Андрей! — вскрикнула Софья, увидав брата. — И ты смел!..

— Сестра! Я обязан тебе уважением, как к супруге такого великого и могущественного государя, но как брат, я старше тебя и моей воле хозяин.

— Истина, аминь! Не имеешь ли к нам просьбы?.. — спросил Иоанн.

— Нет, государь! Слишком, слишком богатою милостью ты взыскал меня; щедрость твоя меня поразила, я пришел принести тебе мою благодарность и просить разрешения на отпуск.

— Куда же?

— Есть люди, которые расположены еще к падшим Палеологам. Ты не можешь,

государь, возвратить нам потерянного престола. У тебя своих злодеев много.

— Таки немало…

— Но есть могущественные монархи, у них полки от войны свободны, а соседство турок добра им не предвещает; может быть, удастся их подвинуть…

— Может быть! Только, Андрей Фомич, запомни мой совет. Добывай Византию посольским умом и языком, да, пожалуй, чужими руками, но денег на это дело не трать; на случай неудачи, не останешься нищим. И то еще скажу, что, где осядешь на год, на два, давай нам знать, мы тебя своею помощью никогда не оставим… Когда же в путь?..

— Завтра, великий государь и благодетель!..

— Так скоро?..

— И не желал бы, но обстоятельства того требуют. Ты посылаешь послов к хану крымскому, так мы далеко можем с ними ехать безопасно, потому что послы с малым обозом не поедут…

— Весьма благоразумно. Но разве ты норовишь к Черному морю?

— Нет, государь, мы до Крыма вместе, а там к молдавскому господарю; тут все пути безопасные.

— Кроме Буржака, но там теперь Менгли-Гиреева орда сидит в засаде на Польшу; так я велю тебе дать опасную грамоту, орда меня слушается, что своего хана. Пожалуй, дадут еще проводников до самого Прута. Тогда поистине безопасное странствие… А Холмскому я накажу, чтобы тебе старался быть в помощь… А ты, Андрей Фомич… это последняя просьба… гляди за моим орленком, чтобы он в пути не пристал к какому соблазну; пуще, чтоб к вину не пристрастился; попроси от меня о том и супружницу свою, потому что женский глаз острее, а речь ласковее, а лаской из такого ребенка все сделаешь. Ну, благослови Господи и напутствуй их твоим святым покровом. Прости, Андрей Фомич! Не забывай нас, пиши почаще… Прости!

Иоанн встал и протянул руки. Палеолог не без волнения обнял Иоанна и поцеловал в плечо. С сестрою он тоже поцеловался, но только и могли сказать: прощай, сестра, прощай, брат. Боярам Палеолог сделал легкий поклон, те отвечали тем же; расстались!

— От души кланялся! — сказал Мамон тихо. — Авось уедет… Пошел-ушел.

— А я так и не кланялся, — перебил Ощера. — Потому что уехать уедет, да воротится, туда-сюда… Пташка перелетная, да и голубку подобрал себе, говорят, вострую. — Ощера утерся рукавом.

— Что ты? — спросил государь.

— Так! У меня уж такой норов!

— Софья, — сказал Иоанн, — не пора ли детям в хоромы…

Софья и дети ушли. Иоанн продолжал:

— А какой же это у тебя норов?

— Красавица, так кровь и заиграет, туда-сюда. Прослышу — лихорадка, а увижу — опьянею.

— Да где же ты красавиц-то у нас видишь…

— На сенокосе, когда сено собирают или хлеб жнут. Уж тут я всегда в подмосковной…

— Мамон, что, он правду говорит?

— Врет он, государь, хвастунишка, пошел-ушел. Был он ходок когда-то, да теперь куда ему, вылинял; пусть шапку снимет, голова у него — ни дать ни взять у поповской палки яблоко…

— Не хвались своей щетиной; шуба-то мохнатая, да с дрянного зверя, туда-сюда. Недаром тебя государь Мамоном прозвал; годовалого теленка, туда-сюда, на ужин съел… А что я люблю на красавиц посмотреть, тут греха нет. И, признаюсь, я столько про Зою наслышан, что дал бы гривну [18] , туда-сюда, чтобы на нее взглянуть.

— Ну а какой же грех, что я ем столько, сколько нужно. Чем я виноват, что утроба верблюжья. Я ем, да не объедаюсь, так тут нет беды, лишь бы всегда продовольствия хватало. Вот, говорят, у Андрея Фомича пиры так на чудо. Художник, говорят, все скучал, что денег нет, и мне обещал: будут — угощу. Вот тебе деньги есть, да пира не будет, завтра уедет, а пир — пошел-ушел!

18

Гривна — род медальона, ладонки, образка (медного, серебряного, золотого), обычно створчатого, носимого на цепи на шее.