Иоанн Кронштадтский

Охлобыстин Иван Иванович

Около получаса приблизительно длится молитва, после чего отец Иоанн принимает еще более свежий и бодрый вид; во всей его фигуре видна железная энергия, несокрушимая твердость и в то же время в глазах светится необыкновенная доброта…

Вот отец Иоанн оделся и направился к церкви, но не так ему легко достигнуть цели, хотя храм всего в полуверсте. Ворота его дома окружены толпой, совершенно непроницаемой: здесь половина богомольцев, накануне прибывших “со своими немощами” к отцу Иоанну за чудотворной молитвой, половина же ждет милостыни. Многим приходило в голову, что отец Иоанн делается жертвой профессиональных нищих, эксплуатирующих его щедрость и доброту. Я имею положительные факты и на основании множества примеров утверждаю, что этого нет, да и быть не может.

Обладает ли отец Иоанн необыкновенной памятью, чтобы запомнить каждого посетителя, или он принадлежит к числу необыкновенных физиономистов, чтобы по выражению

лица читать мысли и заглядывать в душу или же, наконец, как утверждают многие, это особый дар свыше, откровение, но только отец Иоанн знает, кому подает и безошибочно помогает истинной нужде. Эта классификация так верна и метка, что профессиональные кронштадтские нищие не дерзают даже на дороге попадаться у отца Иоанна; они обходят кривыми дорогами, чтобы случайно даже не попасть на глаза доброго, но зато и строгого пастыря. Конечно, возможны случаи, что какому-нибудь проходимцу удастся незаметно урвать подаяние или обмануть пастыря, но таких случаев, вероятно, очень мало, потому что об них почти не приходится слышать. Напротив, почти ежедневно встречается какой-либо субъект, заливающийся горькими слезами.

– Меня прогнал батюшка, – отвечал он, всхлипывая на вопросы.

Прогнал! И это “прогнал” не только величайшее наказание для оборванца, но страшит его за будущее, ужасает его во много раз больше всякого судебного приговора. И никто не может утешить “прогнанного”, главным образом потому, что каждый понимает всю важность такого “прогнал” и невольно сам страшится за судьбу прогнанного, если ему не удастся вымолить прощение отца Иоанна».

А вот рассказ другого очевидца, священника Иоанна Попова:

«…Быстро растворяется дверь и отец Иоанн быстро идет к выходу; какая-то старушка накидывает на него его теплую рясу, и не заметил я, как моментально он надел ее, на ноги калоши, взял шапку и уже очутился совсем у выходной двери, а тут и сани; его преследует толпа, в коей замешался и я; со всех сторон слышатся просьбы: “Батюшка! Зайдите к нам! Благословите! Болящая! Батюшка! Батюшка!..” У выходных дверей, несмотря на все старания молодого псаломщика, так стиснули отца Иоанна, что он немного поморщился, но не сказал ни слова; прорвался он через толпу, сел в сани; но толпа устремляется к саням, хватает за рясу; отец Иоанн возлагает руку, на все стороны, раз даже назад подал руку, и все это так быстро, что едва успеешь уследить; просьбы своей я, оттесненный толпой, не успел высказать… Сани скоро скрыли отца Иоанна из вида толпы… Толпа рассыпалась на две стороны…

И в только что описанной обстановке отец Иоанн сосредоточен на внутренней молитве: он как бы ничего не видит и не слышит, хотя по временам и вслушивается в содержание просьбы, даст краткий ответ и скорее спешит туда, где больше всего и скорее всего нужна его молитвенная помощь.

“Этому батюшке и поесть некогда! Он весь занят молитвой и нуждами других. Если бы мы имели хотя сотую долю этой самоотверженной любви, любви не к себе, а к другим, то не тянуть отца Иоанна к себе, а, напротив, до поры до времени уклонять его от своих докучливых просьб должны бы; пусть-де он справляется да отдохнет хотя немного, а я подожду. Нет, нам хочется в один день все дела сделать и поскорее уехать восвояси, а о том мало думаем, что и у отца Иоанна как ни одухотворенное, а все же пока бренное человеческое тело”, – так утешал и укорял я себя и своих соквартирантов и оправдывал отъезд отца Иоанна в Петербург.

Закончился день вечерней в соборе и чтением акафистов в частном доме для желающих.

Говорят мне, уже на сон грядущему и вопрошающему об отце Иоанне, что он приедет из Петербурга часов в одиннадцать ночи…»

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

«Замечательное явление в природе: когда посадишь растение в большой, широкий горшок или в кадку, растение сильно идет в корень: он толстеет, дает много разветвлений, и дерево худо растет вверх, дает немного и небольшие листья и цветы. А когда посажено в малый горшок, тогда корень бывает малый, а растение быстро возрастает вверх, дает хорошие листья и цветы (если растение производит цветы). Не так ли бывает с человеком? Когда он живет в просторе, изобилии и довольстве, тогда он растет в чрево свое и не возрастает духом выспрь, не приносит плодов – добрых дел, а когда живет в тесноте, в бедности, в болезнях, в напастях, в скорбях, словом, когда животная сторона его подавляется, тогда он духовно возрастает, произращает цветы добродетелей, зреет и приносит богатые плоды. Потому-то тесен путь любящих Бога».

И еще одно интересное свидетельство: «…пастырь в алтаре. Часов с 6–6.30 утра. В Андреевском соборе три протоиерея, и потому отцу Иоанну не каждый день приходится отправлять службу; если очередь не его, то он становится на клирос вместо дьячка и читает Апостол, молитвы, поет…

Громко, внятно, отчетливо и с каким-то особым благоговением звучит его приятный и сильный голос, в котором нет и признака старческой дряблости.

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, – раздается в храме чтение отца Иоанна, и полная народом церковь падает на колени.

Кончена служба (заутреня или ранняя обедня). У отца Иоанна 10–15 визитов в Кронштадте, несколько встреч, потом 10–15 молебнов, поездка в Петербург, несколько исповедников, несколько десятков визитеров, сотни две писем, которые надо все прочитать, а на некоторые ответить, сотни две “поминаний” о страдающих и больных, просящих молитв отца Иоанна…

А завтра опять то же и т. п. и т. д. изо дня в день, из года в год.

…А еще у отца Иоанна был особый обычай, особое правило – “ходить на огонек”. Поздно вечером «на сон грядущий» батюшка выходил на улицы Кронштадта и обходил город с молитвой о нем, и если видел, что где-то в поздний час горит огонек в окне дома, заходил туда. Огонек в поздний час означал, что в доме скорбь и нужна помощь. Удивленные люди встречали священника, поражаясь, как он узнал о их беде…»

ИЗ ДНЕВНИКОВ ОТЦА ИОАННА

О Литургии

«Облекшись во Христа верой и причастием Св. Тайн, я бываю разумен и тверд, как скала». «Я умираю, когда не служу Литургии».

«В нас нет истинной жизни без Источника Жизни – Иисуса Христа… Литургия есть источник истинной жизни, потому что в ней Сам Господь, Владыка Жизни преподает Себя Самого в пищу и питие верующим в Него и в избытке дает Жизнь причастникам Своим, как Сам говорит: “Ядущий Мое Тело и пиющий Мою Кровь имеет вечную жизнь” (Ин. 6, 54). «Что же это за настоящая жизнь? Настоящая жизнь – есть любовь, как Бог есть Любовь. Поэтому именно любовь есть то главное и единственное, что ищет душа христианина и обретает в Божественной Литургии».

«В словах “примите, ядите, сие есть Тело Мое за вас ломимое” и “пийте от Нея вси, сия есть Кровь Моя” – бездна любви Божества к роду человеческому. Священный трепет пробегает по всем, членам, по всему существу всякого непредубежденного, не связанного житейскими похотьми и сластьми человека, когда сердечным ухом, слушает он эти слова из уст священнослужителя!» «Любовь эта постигается в жертве Христовой… Изумляюсь пред величием, жертвы Тела и Крови Христовых, перед безмерной любовь в ней сокрытой, перед ее боготворящей нас смертью, перед силой Божией и перед ее чудесностью!.. О, Господи, Ты весь тут, Тебя видим, осязаем, ощущаем, чувствуем, тут!»

«Служить Богу блаженство само по себе».

Почитатели отца Иоанна сохранили воспоминания даже о его любимых блюдах.

«…Когда батюшка приезжал к нам – и, бывало, неожиданно – тотчас же накрывали маленький столик скатертью, ставили миску с водой и клали крест, привезенный из Иерусалима; Евангелие, кадило и кропило были у нас свои, – писал в своих воспоминаниях отец Василий Шустин. – Особенно любил батюшка молиться в столовой, перед образом Спасителя, который он считал чудотворным. Бывало, он встанет и минут пять, молча, смотрит на этот образ. Когда увидит, что все приготовлено около него к молебну, становится на колени и начинает молиться. Он всегда молился импровизированными молитвами, произнося некоторые слова очень резко, с особенным ударением, дерзновенно прося у Господа нам милости. После такой молитвы, довольно длинной, где он, так же как всегда, поминал об искупительной жертве Иисуса Христа, он пел сам: “Спаси Господи люди Твоя” и освящал воду. Затем, обязательно, ходил по всем комнатам и окроплял их и все постели святой водой. Батюшка говорил, что воздух нашими действиями и нашими мыслями загрязняется и надо его очищать – святая вода отгоняет и уничтожает этот нечувствуемый смрад. После обеда всегда накрывали чай. Батюшка любил чай самый крепкий, почти черный, и всегда просил сполоснуть чай и первую воду слить, – как он в шутку говорил: “Надо смыть китайскую нечисть”. К чаю ставили какую-нибудь рыбную закуску. Мяса батюшка совсем не ел. Иногда выпивал полрюмки сладкого вина и, окинув взором присутствующих, давал кому-нибудь допить свою рюмку. Затем ставили перед ним ряд стаканов с крепким чаем, целую стопку блюдечек и глубокую тарелку с кусковым сахаром, и он, благословив, брал сахар целыми горстями и рассыпал по стаканам. Быстро мешал ложкой, разливал по блюдечкам и раздавал присутствующим. Он любил такое общение. К этому времени обыкновенно к нам на квартиру набиралось много квартирантов из нашего дома; все стремились к батюшке и, во время трапезования, спрашивали о своих нуждах. Иногда он, задумавшись, ничего не отвечал, а другим давал советы или молитвенно поминал. После чая всех благословлял и торопился в другое место. У подъезда опять собиралась толпа, и приходилось батюшку прямо протаскивать к карете…»