Иосиф Бродский: Американский дневник
Шрифт:
Однако и попытки сохранить этот образ неизменным в течение всей жизни ("проколоть бабочку иглой Адмиралтейства" — Адмиралтейская игла, кстати, это тоже перекличка с Пушкиным) обречены на провал, потому что в этом случае можно "только изувечить" его. Сознание неизбежности разрыва с юношескими иллюзиями смягчает боль от потери.
В работе Кеннета Филдса [30] высказывается предположение о том, что в образе "бабочки", которую, по мнению Бродского, не удастся проколоть иглой Адмиралтейства, присутствует намек на Владимира Набокова — известного своей страстью к коллекционированию насекомых. Учитывая то обстоятельство, что поэту предстояло разделить судьбу многих русских писателей-изгнанников, и в частности Владимира Набокова, данное предположение
30
Филдс К. "Памяти Клиффорда Брауна" (1994): ("Полный запредел": Бродский, джаз и еще кое-что) // Как работает стихотворение Бродского: Из исслед. славистов на Западе / Ред. — сост. Л.В. Лосев, В.П. Полухина. М.: Нов. лит. обозрение, 2002. С. 225.
Встречающиеся в тексте стихотворения слова из молодежного жаргона и метафорические образы, например плачущего сыра ("Прощай, Бобо, прекрасная Бобо. / Слеза к лицу разрезанному сыру"), указывают на ироническое восприятие этой смерти. Смерть Бобо не имеет серьезного значения, потому что жизнь продолжается: "Ты всем была. Но, потому что ты / теперь мертва, Бобо моя, ты стала / ничем — точнее, сгустком пустоты"; "Нам за тобой последовать слабо, / но и стоять на месте не под силу".
Все, что было связано с юностью, оставалось в Ленинграде, вероятно, поэтому образ Бобо рисуется поэту на фоне классической перспективы улицы Зодчего Росси: Твой образ будет, знаю наперед, в жару и при морозе-ломоносе не уменьшаться, но наоборот в неповторимой перспективе Росси.
В начале 1972 года, когда Бродский написал это стихотворение, ему был тридцать один год. Закончился определенный этап жизни. Но в "Похоронах Бобо" не чувствуется той беспечности, с которой прощался с юностью Пушкин. Сравните в "Евгении Онегине":
Ужель и впрям и в самом деле Без элегических затей Весна моих промчалась дней (Что я шутя твердил доселе)? И ей ужель возврата нет? Ужель мне скоро тридцать лет? Так, полдень мой настал, и нужно Мне в том сознаться, вижу я. Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья, За грусть, за милые мученья, За шум, за бури, за пиры, За все, за все твои дары; Благодарю тебя.Бродский же с новым этапом не связывал особых надежд.
Вспоминая о его отъезде, Виктор Топоров пишет:
"В семидесятые-восьмидесятые, прощаясь с уезжающими друзьями, мы прощались с ними навсегда (если, конечно, сами не сидели на чемоданах), проводы становились поминками, да и сами отъезжающие испытывали своего рода "малую смерть", прерывая (казалось, навеки) многолетние связи и отбывая словно бы не в другую страну, а в иной мир" [31] .
Читаем в "Похоронах Бобо": "Сорви листок, но дату переправь: / нуль открывает перечень утратам". Для поэзии Бродского характерно обилие усеченных синтаксических конструкций. Сравните: "Сорви листок, но дату переправь (на нуль): нуль открывает перечень утратам". То есть вместо даты следующего дня поставь цифру "0": с этого момента начинается новый период — период утрат, жизнь, в которой все выглядит по-другому, и даже воздух не врывается, а "входит в комнату квадратом".
31
Топоров В. Похороны Гулливера // Постскриптум. СПб.; М., 1997. № 2 (7). С. 285.
Образы геометрических фигур в поэзии Бродского часто приобретают негативное значение. В интервью Свену Биркертсу поэт объясняет это обстоятельствами своей жизни: "На любовный треугольник наложился квадрат тюремной камеры, да? Такая вот получилась геометрия, где каждый круг порочный…" [32] .
Последние
32
Бродский И. Искусство поэзии: (Интервью С. Биркертсу // Бродский И. Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000. С. 86.
По тематике и настроению к "Похоронам Бобо" примыкает стихотворение "Песня невинности, она же — опыта". Несоответствие между юношескими грезами и реальной действительностью выражено в стихотворении через противопоставление взглядов тех, кто только начинает свой жизненный путь, и тех, кто находится в середине или в конце его.
Бродский является мастером эффектных концовок. "Песня невинности" состоит из утвердительных предложений и заканчивается мажорно с оттенками иронического восторга: Потому что душа существует в теле, жизнь будет лучше, чем мы хотели. Мы пирог свой зажарим на чистом сале, ибо так вкуснее; нам так сказали.
В "Песне опыта" преобладают отрицательные конструкции, а последняя строфа начинается с типично "русского вопроса", на который автор дает свой вариант ответа:
Почему все так вышло? И будет ложью на характер свалить или Волю Божью. Разве должно было быть иначе? Мы платили за всех, и не нужно сдачи.Мы сами отвечаем за все наши поступки, и внешние обстоятельства не могут повлиять на нашу судьбу. Вопрос "Разве должно было быть иначе?" со значением свойственного риторическим вопросам утверждения указывает на уверенность в том, что все, что происходит в этой жизни, происходит по воле человека; а если так, то не имеет смысла требовать от судьбы снисходительности ("сдачи") как компенсации за потери. "Мы платили за всех" соотносится с фразой из предыдущей песни "Песни невинности": "Если кто без денег, то мы заплатим" и сделаем это добровольно, потому что считаем, что именно так нужно делать. В 1302 году за участие в политической жизни Флоренции Данте был лишен гражданских прав и приговорен к изгнанию, откуда он больше не вернулся на родину. "Божественная комедия" была написана им в эмиграции.
В "Песне невинности" при желании можно усмотреть и черты американского образа жизни. "Нашу старость мы встретим в глубоком кресле, / в окружении внуков и внучек" — эта идиллическая картина не соответствует русской традиции описания взаимоотношений отцов и детей, например у Тургенева или в "Братьях Карамазовых" Достоевского. Возможно, в этом стихотворении, говоря о разном мировосприятии, Бродский противопоставляет свое "советское" прошлое новому образу жизни, с которым он столкнулся в эмиграции.
В декабре 1972 года Бродский пишет стихотворение "1972 год" с посвящением Виктору Голышеву, в котором подводит итог своего полугодового пребывания в Америке: "Все, что я мог потерять, утрачено / начисто. Но и достиг я начерно / все, чего было достичь назначено".
Поэт говорит о своем "старении": "Старение! В теле все больше смертного. / То есть ненужного жизни. С медного / лба исчезает сиянье местного / света. И черный прожектор в полдень / мне заливает глазные впадины. / Силы из мышц у меня украдены", но в начале стихотворения это не воспринимается как трагедия, потому что время от времени между строчками проступает прежний поэт, задиристый и насмешливый:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится) чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности.
Пародия на поэта-трибуна, властителя дум поколения, выражается в торжественно-приподнятом стиле и обилии "высоких" слов: "чаша", "пир", "словесность". "Братие и дружина" — так обращались русские князья к войску.