Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953

Робертс Джеффри

Приказ 227 был в основном поддержан сражавшимися на фронте бойцами и обеспечил столь необходимый подъем боевого духа55. По сути, смысл нового дисциплинарного режима заключался не в том, чтобы наказать нарушителей, а в том, чтобы пресекать панику и убедить тех, кто твердо намерен выполнить свой долг любой ценой, что сражающиеся бок об бок с ними нарушители дисциплины будут пойманы и наказаны со всей строгостью. Гораздо больше, чем предоставленные НКВД списки предателей, Сталину были нужны герои; его основной задачей было поддержать тех, кто был готов пожертвовать своей жизнью ради общего дела56.

Параллельно с угрозой наказания использовались и призывы к патриотизму. Обращение к патриотическим чувствам было основной темой политической мобилизации с самого начала войны, и еще более очевидной эта тема стала летом, которое Александр Верт назвал «черным летом 1942 года»: именно тогда перед Красной Армией снова замаячила угроза катастрофического поражения. Критическая атмосфера в этот период еще больше усугублялась тем, что народ до сих пор был уверен в невозможности повторения ужасных событий 1941 г. Эти оптимистические ожидания укрепляла и официальная пропаганда. 21 июня в «Красной звезде» – главном печатном издании Красной Армии –

появилось сообщение о том, что «немецкая армия образца 1942 г. еще упорна в обороне, но уже лишена той наступательной энергии, какой она обладала раньше». На следующий день Советское информационное бюро (Совинформ) выпустило заявление, в котором подводились итоги первого года войны. Читателей уверяли в том, что «немецкая армия 1942 года, это не та армия, какая была в начале войны… Ныне немецкая армия не в состоянии совершать наступательных операций в масштабах, подобно прошлогодним». В передовице газеты «Правда» того же числа говорилось: «1942 будет годом окончательного поражения немцев, нашей окончательной победы»57. Именно поэтому быстрое продвижение немцев на юге стало для большинства людей полной неожиданностью, и связанное с ним разочарование еще больше усилило характерное для лета 1942 г. ощущение, что родина в опасности. Впрочем, советская пропаганда немедленно сменила тактику и начала делать упор на серьезную опасность ситуации. В передовице газеты «Красная звезда» от 19 июля ситуация на юге сравнивалась с битвами за Москву и Ленинград 1941 г.58. Прессу заполонила пропаганда ненависти к немцам; советских солдат призывали убивать немцев без жалости – или потерять свои семьи, друзей и родину59. После опубликования приказа 227 основными лозунгами стали «Ни шагу назад!» и «Победа или смерть!»60.

Призывы к жертвенному патриотизму главным образом были нацелены на советский офицерский корпус. Именно эта часть личного состава имела наибольшее значение для военных усилий Советского Союза и была больше всего предана делу победы. За время войны около миллиона офицеров были убиты, еще около миллиона были освобождены от военной службы после тяжелых ранений. 30 июля 1942 г. Сталин учредил новые награды, предназначенные только для офицерского состава: ордена Кутузова, Невского и Суворова. На следующий день в передовице газеты «Красная звезда» появились призывы «стоять за свою родину, как Суворов, Кутузов и Александр Невский»61. Страницы советской прессы начали заполнять статьи, посвященные особой роли офицеров в поддержании дисциплины и тому значению, которое имели их технические знания и профессионализм для достижения победы. В этом же году офицерам была выдана новая особая военная форма с эполетами и золотыми кистями (ее специально заказали из Великобритании)62. Затем, в январе 1943 г., в обиход был вновь введен сам термин «офицер». 9 октября 1942 г. – в разгар сражения за Сталинград – вышло постановление об отмене института комиссаров и системы двойного командования офицеров и политических работников. Официальным объяснением этого решения было то, что офицеры в ходе войны доказали свою верность Родине и что система двойного командования затрудняла дальнейшее развитие как политического, так и военного руководства. Институт комиссаров был заменен рядом новых организаций, ответственных за пропаганду в вооруженных силах, и некоторые наиболее опытные комиссары были назначены на высшие должности военного командования63. Постановление одобрили далеко не все в вооруженных силах – и тем более среди комиссаров. Многие сочли, что решение было принято в неподходящий момент и может подорвать успешность борьбы за соблюдение дисциплины на фронте; другие настаивали на том, что комиссары работали как следует и что основной проблемой была недостаточная квалификация военных офицеров, а не политическое вмешательство в процесс командования64.

Хотя на страницах советской прессы все чаще и чаще восхвалялись патриотические подвиги дореволюционной эпохи, послереволюционный период тоже не забывали. Тема Гражданской войны приобрела особую важность, когда немцы подошли к Сталинграду. Проводились параллели между возглавленной Сталиным успешной обороной Царицына в 1918 г. и предстоящей битвой за Сталинград. Защитники города клялись повторить великие подвиги, совершенные их прославленными предшественниками в годы Гражданской войны. Как отмечал в то время Александр Верт, корреспондент газеты «Санди таймс» в Москве, хотя тема патриотизма была доминирующей в советской пропаганде, «советскую идею она никогда полностью не затмевала… “советское” и “русское” перед лицом опасности 1942 г. всего лишь сочеталось немного иным образом, чем в предыдущие или последующие годы»65.

Что касается Сталина, летом 1942 г. он постепенно начал осознавать, что приближается решающая битва. В начале августа Ставка решила разделить Сталинградский фронт на два фронта – Сталинградский и Юго-Восточный. Путаница заключалась в том, сам Сталинград был отнесен к Юго-Восточному фронту, а Сталинградский фронт располагался к северу и западу от города, вдоль реки Дон. Командующим Юго-Восточным фронтом был назначен Еременко, а во главе нового Сталинградского фронта встал генерал Гордов66. Чтобы облегчить координацию обороны Сталинграда, 9 августа Еременко был назначен командующим обоими фронтами. В директиве об изменениях в структуре командования Сталин призывал Еременко и Гордова помнить, что «оборона Сталинграда и разгром врага… имеют решающее значение для всего нашего советского фронта. Верховное Главнокомандование обязывает… [вас] не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага»67.

Черчилль в Москве

В августе, в то время как немцы приближались к Сталинграду, в Москву приехал Уинстон Черчилль с плохой новостью: в 1942 г. в Европе не будет открыт второй фронт. Учитывая, что незадолго до этого Черчилль заявил, что из-за больших потерь Британия приостанавливает поставки в Россию арктическими конвоями, эта новость стала для Сталина тяжелым ударом. Это означало, что в ближайшее время давление немцев на Восточном фронте ослаблено не будет.

Сталин требовал от Черчилля открытия второго фронта с самого начала войны. В Великобритании, США и других странах-союзниках Коминтерн развернул массовую кампанию за открытие второго фронта во Франции. Одной из главных задач Молотова во время поездки в Лондон и Вашингтон в

мае – июне 1942 г. было заручиться обещанием Англии и Америки как можно скорее открыть второй фронт. Результатом стало англо-советское коммюнике от 12 июня, в котором говорилось, что «между обеими странами была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.»68. Такое же заявление содержалось и в советско-американском коммюнике, опубликованном в тот же день69. Эта формулировка, включенная в оба коммюнике по настоянию Сталина70, давала основания ожидать, что второй фронт во Франции будет действительно открыт в 1942 г. В передовой статье газеты «Правда» от 13 июня это решение было описано как шаг к существенному укреплению антигитлеровской коалиции, а 1942 г. был назван годом «окончательного разгрома гитлеровских орд»71. 18 июня Молотов выступил перед Верховным Советом с докладом о результатах поездки в Великобританию и США. Молотов сказал, что совместное заявление «имеет большое значение для народов Советского Союза, так как создание второго фронта в Европе создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Будем надеяться, что наш общий враг скоро почувствует на своей спине результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав»72. В то же время, при закрытых дверях Молотов высказал более пессимистичные взгляды на перспективы открытия второго фронта. Согласившись подписать соглашение, Великобритания потребовала добавить к нему следующую оговорку: «Мы готовимся к десанту на континенте в августе или сентябре 1942 года… мы не можем дать никакого обещания в этом вопросе. Но, если указанная операция окажется разумной и обоснованной, мы не поколеблемся осуществить свои планы». В беседе с Молотовым Черчилль дал ясно понять, что в лучшем случае это означало, что на континент высадятся шесть дивизий, а в 1943 г. за ними последуют другие подразделения. В своем докладе Сталину Молотов сделал вывод, что «британское правительство не берет на себя никаких обязательств по открытию второго фронта в этом году, но говорит, и к тому же довольно сдержанно, что готовится к пробному десанту»73.

В то время, когда Молотов сделал свой доклад, Сталин, несмотря на неудачи под Харьковом и в Крыму, надеялся на значительный прорыв в 1942 г. В этом контексте любое обещание об открытии второго фронта было очень кстати: в лучшем случае, оно было бы реализовано и помогло бы отразить войска вермахта на Восточном фронте, оттянув часть немецких сил на запад; в худшем случае, столкнувшись с угрозой открытия второго фронта, Гитлер не решился бы передислоцировать значительную часть своих войск из Западной Европы. В любом случае, Сталин считал, что дав публичное обещание открыть второй фронт, западные правительства будут вынуждены выполнить его. Однако к середине июля ситуация на Восточном фронте резко ухудшилась, и теперь Сталин рассматривал второй фронт как критически важный для исхода войны фактор. Чем дальше немцы продвигались на юг, тем более настойчивыми становились дипломатические усилия Советского Союза, направленные на то, чтобы убедить своих западных союзников выполнить обещание74. 23 июля Сталин сам написал Черчиллю: «Что касается… организации второго фронта в Европе, то я боюсь, что этот вопрос начинает принимать несерьезный характер. Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год»75. В ответ Черчилль предложил личную встречу, в ходе которой он мог бы обсудить со Сталиным англо-американские планы военных действий в 1942 г. Сталин согласился встретиться с Черчиллем, однако попросил премьер-министра самого приехать в Москву, потому что ни он, ни любой из членов Генштаба не может покинуть столицу в такой ответственный момент76.

Перспективы встречи были не очень радужными. В недели перед приездом Черчилля в Москву советские шпионы в Великобритании и США докладывали, что союзники не собираются открывать второй фронт в Европе в 1942 г. и вместо этого планируют начать масштабную военную операцию в Северной Африке77. Не менее пессимистичная картина рисовалась и из докладов посла Сталина в США, Максима Литвинова, который писал, что Рузвельт поддерживает открытие второго фронта во Франции, а Черчилль выступает против этой идеи и убедил президента США в том, что более целесообразным будет начать военные действия в Северной Африке78.

7 августа Иван Майский, посол СССР в Лондоне, представил Сталину свои соображения о целях поездки Черчилля в Москву. Они, как писал Майский, были троякими. Во-первых, успокоить волнение народных масс в Великобритании в связи с открытием второго фронта. Во-вторых (и это в наибольшей степени внушало оптимизм) – обсудить единую стратегию всех союзников по борьбе с Гитлером. В-третьих, убедить Сталина в том, что второго фронт в Европе в 1942 г. не только невозможен, но и нежелателен. Черчилль, по словам Майского, не верил в эффективность британской армии, и ряд поражений Великобритании в Северной Африке и на Дальнем Востоке еще больше укрепил его в этом мнении. Майский также затронул вопрос, который продолжал волновать Сталина: действительно ли британцы заинтересованы в ослаблении не только Германии, но и Советского Союза? Да, писал Майский, однако буржуазная Великобритания, и Черчилль в частности, опасается победы Рейха и ищет способы помочь Советскому Союзу без второго фронта. В заключение Майский утверждал, что, поскольку позицию Черчилля по вопросу второго фронта вряд ли удастся изменить, советская сторона должна сконцентрироваться на требованиях «второй очереди» – таких, увеличение поставок, и использовать визит Черчилля, чтобы «сформировать единую стратегию союзников, без которой победа была бы немыслима»79.

Черчилль прибыл в Москву 12 августа в сопровождении Аверелла Гарримана, координатора программы поставок по ленд-лизу в Лондоне, присоединившегося к премьер-министру в поездке по просьбе президента Рузвельта. В тот вечер состоялась их первая встреча со Сталиным80. Встреча началась с обмена мнениями по военной ситуации. Черчилль высказался по ситуации в Египте, а Сталин сказал, что «новости плохие, и что немцы предпринимают невероятные усилия, чтобы подойти к Баку и Сталинграду. Он не знает, как им удалось собрать столько войск и танков и так много венгерских, итальянских и румынских дивизий. Он уверен, что они собрали войска со всей Европы. Положение Москвы надежное, но он не может гарантировать заранее, что русские смогут отразить нападение немцев».