Иркутск – Москва

Чернов Александр Борисович

Нужно отметить, что Гуляев, как кораблестроитель, в принципе был мастером «впихивать невпихуемое». Сиречь мощные пушки и броню в мизерное водоизмещение. Потому и остался в истории в первую очередь как разработчик небольших, мелкосидящих броненосцев береговой обороны. Среди которых, кстати, были и бесспорно удачные корабли типа «Адмирал Ушаков». Но главное: он первым в мире предложил концепцию построения противоминной и противоторпедной защиты подводной части корабля в виде системы продольных переборок и ячеистых отсеков. Так что все созданные после этого конструкции ПТЗ были лишь той или иной модификацией идей Эраста Евгеньевича…

«Воспоминания воспоминаниями, а переговорить с Гуляевым приватно до посещения болящего Кутейникова необходимо.

Если то, что о нем помнит Всеволод верно, человек он добродушный, говорливый и павлинистый. Разговорить его дело не хитрое, военные тайны "Двора Дяди Алеши» выложит как вскрытый флешь-рояль. И еще: он ведь у нас явный англофил. Водит давнюю дружескую переписку с господами Ридом, Барнаби и Уайтом. Причем, трио этих экс-директоров военного кораблестроения Британской империи между собой общается как кошки с собаками, поливая друг друга помоями через прессу или через кафедру Парламента, а с творцом русских броненедомерков они приятельствуют охотно. Доверительные отношения Гуляев поддерживает также с Альфредом Ярроу, с Джоном Торникрофтом и работающим у последнего сыном вышеупомянутого Натаниеля Барнаби, Сиднеем, специалистом в области расчета быстроходных гребных винтов.

Может, он просто человек такой хороший, компанейский и неконфликтный, познавший всю прелесть тонкого английского юмора во время двухгодичного обучения в Кенсингтоне? Или через него удобно нужную инфу из-под Шпица качать, а нам сюда дезу сливать? Кстати, нюансик. Василию на заметку… Правда, сегодня формально уже не при делах и Эдвард Рид, и старший Барнаби, и Уильям Уайт. Все трое. Но это не суть важно. Англия, она штучка такая… интересная. Особенно, если историю появления на свет наших «перекрейсеров-недоброненосцев» типа «Пересвет» держать в уме, к которой наш помощник Главного инспектора кораблестроения ручку-то свою приложил."

* * *

У чистенького, свежевыкрашенного в весенний, светло-зеленый тон дебаркадера станции Павшино, прибывших ожидала кавалькада транспортных средств, отражавшая своим неоднородным составом всю суть момента перелома эпох. Кроме двух запряженных великолепными четверками гнедых, массивных карет, готовых с высшим комфортом века ушедшего принять четверых пассажиров каждая, здесь же стояла пара длинных, поблескивающих хромом радиаторов и лаком кузовов-ландо авто, явно итальянского или французского происхождения. Как выяснилось через пару минут, это и были итальянцы: лишь слегка различающиеся между собой в незначительных деталях «Фиаты», сделанные по специальному заказу Юсуповых на базе знаменитой гоночной «Корсы».

Кожаный, складывающийся верх машин должен был довольно сносно защищать от непогоды оба их сиденья, что было весьма кстати, поскольку косой, проливной дождь зарядил с новой силой. Но боковых стекол до крыши у первых ласточек нового, «автомобильного» века предусмотрено не было. При езде с ветерком под таким ливнем с комфортом для шофера и пассажиров здесь было похуже, чем в наглухо укупоренных каретах. Однако гаражные Юсуповых были предусмотрительны и все «седоки» стальных коней еще в вестибюле станции были облачены в длинные дождевики с капюшонами. При этом Николай Феликсович получил от одного из встречавших шлем с очками, а также длинные краги — непременный атрибут водителей для быстрой езды.

— Ну, что, папА? Помчали?.. Только Вы с Всеволодом Федоровичем на заднее сиденье садитесь, а то снова скомандуешь как тогда: «Налево крути!» А пальцем в стекло ткнешь направо.

— Ты, смотри у меня, в канаву нас не опрокинь, шутник. И поспешай медленно, чтобы экипажи не отстали, не одни едем.

— Господа хорошие, не волнуйтесь, доставим вас в лучшем виде! За брызги грязные токмо уж не обессудьте: погода-с… Айн момент! Сей секунд и подъедем-с! — подражая приторно-подобострастному голосу столичного извозчика-лихача, задорно хохотнул молодой Юсупов. И перепрыгивая через лужи, резво поскакал к темно-серому «Фиату» с разделенным на

семь полей гербом-щитом главы самого состоятельного семейства в России, после Романовых, конечно, на передней дверце. На нем теснились и всадник-степняк, и тугой татарский лук, и мусульманский полумесяц, и черный державный двуглавый орел Империи, и что-то еще, чего Петрович толком не успел рассмотреть, забираясь на высокий, чуть поскрипывающий пружинами диван за спиной щелкающего какими-то рычажками под рулем Николая…

* * *

Где-то впереди деловито, утробно урчал мотор. Кузов авто надежно покачивался на мощных рессорах. По сторонам дороги в туманной сетке дождя перемежались высокие стены роскошного леса, поля, луговины, какие-то длинные хозяйственные постройки, жилые избы. Несколько раз в просветах слева мелькала иссиня-серая водная поверхность Павшинской поймы. Младший Юсупов периодически цепляясь правым локтем за углы чемоданов, пристроенных рядом с ним на пассажирском месте, деловито крутил баранку, объезжая ямы и выбоины, образовавшиеся на дороге после зимы… А Петровича надирал вопрос. Который ему безумно хотелось задать Феликсу Феликсовичу едва ли не с первого момента их знакомства.

Безусловно, по логике, он его не должен был задавать. Вообще. Как в силу практической бессмысленности, так и ввиду его явной, незамутненной бестактности, предосудительной для кого угодно, а уж для новоиспеченного графа, тем более. Но… чертовски надирало! А когда у Карпышева случался зуд дурного любопытства под мантией, долго ему он сопротивляться не мог, хотя и честно пытался. Увы, случайно оброненная Гревеницем себе под нос фраза: «Вы только посмотрите, и сам хозяин садов Семирамиды в Архангельском стоит во первых рядах встречающих», засела на подкорочке как зловредный, вирусный спам на харде.

— Феликс Феликсович… Вы не оскорбитесь, если я задам Вам один очень личный, даже интимный вопрос?

— Интимный? Да, ради Бога! — Юсупов, чуть приподняв капюшон, сверкнул на Петровича добродушной улыбкой во все свои тридцать два великолепных зуба, — Какие могут быть обиды, и мы же тет-а-тет беседуем.

— Скажите, князь, а Вам НРАВИТСЯ быть хозяином Русского Версаля?

— Хм… А Вы действительно очень интересный человек, Всеволод Федорович. Очень… Знаете, я ведь сам себя не один раз спрашивал об этом. Но из всех моих друзей, знакомых и близких именно так, чтобы про НРАВИТСЯ ли, этот вопрос задали мне лишь Вы, — Юсупов задумчиво, изучающе посмотрел Рудневу прямо в глаза. И во взгляде этом Петрович почувствовал совсем не то, что обычно подходит под клише тупого солдафона-красавчика, которому в юности повезло охмурить на балу богатую наследницу. Рядом с ним сидел исполненный внутреннего такта человек недюженного и зрелого ума, прекрасно сознающий свое место в этой жизни, со всеми его сильными и слабыми сторонами, возможностями и уязвимостями, — Ну, что же. Значит, Вам первому и предстоит выслушать на него мой ответ. Не уверен только, успею ли до Архангельского, но вариант «Да» или «Нет» не устроит ни Вас, ни меня, не так ли?

Конечно, многим директорам музеев искренне и всецело нравится то, чем они заведуют. Но я не принадлежу к этой весьма достойной и уважаемой мною, кстати, породе. То, к чему лично у меня действительно лежит душа в Архангельском, это те несколько комнат на втором этаже, в которых мы с семьей живем, библиотека, сад яблоневый и театр Гонзага. Жаль, не все декорации от великого итальянца там сохранились, но мы с Николенькой подумываем о том, чтобы их восстановить. Что же касается картин, прочей скульптуры, лепнины и фонтанов… все-таки, это не мое. Более приземленный я человек, что ли — князь Феликс в сердцах вздохнул, — Истинное же мое сокровище, непреходящая ценность земная и небесная — моя обожаемая женушка и мои мальчишки. За них отдам не думая все, что имею. И жизнь, если судьба так вопрос поставит. Поставит так, что жить мне с ними в гарнизонной квартирке? Что-ж… тоже роптать не стану.