Ирния и Вирдис. Тетралогия
Шрифт:
«Может, он маг? Или заклятье такое купил, чтоб всех пугать?» – думается Карвену.
– Ну?! Кому‑то из вас есть что мне сказать? – мягко интересуется сержант.
Карвену есть, но остальные молчат. Что он, дурак, вперед всех выскакивать? Он тоже помолчит. А то ведь скажет что‑нибудь не то, и выгонят его в первый же день. Наставник огорчится. Придется потерпеть. Хотя бы ради наставника.
– Молчим, – довольно констатирует сержант Йанор. – Надо полагать, это означает, что вы со мной согласны. Или настолько тупы, что ничего не поняли. И не допускаю даже и мысли, что вы меня не слушали. Итак, продолжим… Повторяю, все вы абсолютно никуда не годитесь. Хуже ветоши, которой сапоги надраивают. Но!… Возможно, для вас еще не все потеряно. – Голос сержанта понижается,
Всему строю сразу? Конечно же, это невозможно, этого просто не может быть, но каждому сейчас кажется, что жаркое дыхание сержанта опаляет именно его щеки. Стоит ли говорить, что многим оно кажется не жарким, а ледяным? Стоит ли упоминать, что многим оно кажется дыханием могилы? Даже Карвен на миг замирает, вновь ощущая себя под прицелом наемничьих ружей, с разряженным пистолетом в руках.
«Но ведь сержант – не враг! Он же нас обучать должен! Зачем он с нами… так?»
Карвен решает, что хуже быть не может, чем обратить на себя внимание этого чудовища.
«Да ни в жизнь, что я, дурак, что ли?!» – потрясенно обещает он самому себе.
Увы, видно, зароки слышат не только добрые боги. Не иначе кто‑то из Запретных проходил мимо – и услышал. Летевшая мимо глупая осенняя муха угодила Карвену точно в глаз. Стряхнуть ее – дело нескольких мгновений, но ведь новобранцам не положено шевелиться, многомудрые речи сержанта они обязаны выслушивать, замерев по стойке «смирно», то есть совершенно неподвижно. Карвен терпит, проклиная все на свете, терпит проклятую муху – наверняка ее Запретный подговорил! – терпит, надеясь, что хлынувшие слезы заставят ее сняться с места и ему не придется нарушать приказание сержанта.
Но то ли неведомый Запретный решил как следует развлечься, то ли это проделки того коротышки, от перстня которого Карвен отказался, чем обидел до глубины вряд ли имеющейся у него души, но сержант замечает плачущего новобранца. Плачущего, стоя по стойке «смирно», а ведь это тоже нарушение устава.
– С этого момента вы не то что делать, дышать должны так, как я скажу, – внушительно роняет сержант и тут же добавляет: – Новобранец из второго ряда, ты что там затеял? Плачешь? – В голосе сержанта Йанора слышится вкрадчивая хищная радость. – Мамочку вспомнил? – ласковым тоном, от которого мороз дерет по коже, интересуется он. – Домашних пирожков захотелось?
Сержант доволен. Еще как доволен. Вот и жертва сама наметилась. Нужно же ему прилюдно растерзать хоть кого‑нибудь, чтобы эти недотепистые сопляки раз и навсегда уяснили, что с ними будет, если они посмеют хоть в чем‑то ослушаться своего сержанта.
Этот ни с того ни с сего зарыдавший верзила кажется ему очень удобной мишенью. Йанору по опыту известно, что как раз такие здоровяки зачастую ничего не стоят как бойцы. Они слишком сильны. Их побаиваются и уважают сверстники. Им редко приходится пускать свою силу в ход и почти никогда – проигрывать. В них нет терпения и стойкости. Их никогда не сбивали с ног, они не знают, что это такое – вставать раз за разом, даже когда устоять нет никакой надежды. Такие могут одной рукой перевернуть груженую телегу, но не в состоянии сто раз подряд зарядить и разрядить ружье. Слишком гордые, чтобы оставаться дома, под мамкиными юбками, они записываются в солдаты, думая, что уж тут‑то самое им и место, тут‑то они и развернутся, с их‑то непомерной силищей.
Их ждет горькое разочарование. Армия – это дисциплина и труд, а не потрясание пудовыми кулаками. А трудиться они не любят. И не умеют. И не хотят учиться. Не принятые в армию, такие типы чаще всего не возвращаются домой, а направляются на большую дорогу и становятся разбойниками. Ну, и заканчивают свою жизнь в петле, как разбойникам и положено. Вот и этот, судя по всему, такой же. Небось думал, что стоит ему записаться в гвардию, и он тотчас станет героем, вскочит на коня, подкрутит усы и поскачет в ближайший кабак, шлюх очаровывать. А тут, вместо всех этих радужных мечтаний, скотина сержант, который тебя и за человека не держит и сулит такое, что хоть
– Никак нет, господин сержант! – звонко отчеканивает Карвен. – Разрешите доложить – о мамочке не думал и пирожков не хотелось. Просто меня до глубины души ваша траурная речь на наших похоронах тронула! Разрешите спросить, вы нас сами закопаете или на помощь кого кликнете? Трудно ведь одному столько могил рыть!
– Гляди‑ка, умник! – с жутковатой нежностью говорит сержант. «Ишь ты – трепыхается!» – Ты за меня, главное, не бойся, парень. Ты у меня такой не первый. И не последний. Все будет как положено. Ты у меня сам сдохнешь и сам закопаешься. Все тебе будет, дай срок.
Карвен опускает глаза, потому что глядеть на сержанта страшновато. И вся злость куда‑то девалась. Страшно, и все тут! Нет, с наемниками страшней было, а с магами и того пуще… Вот только их в живых оставлять не требовалось. И они не были наставниками. Вот оно – страшное: получить в наставники врага, которого к тому же еще и боишься.
«Может, он для того и приставлен? – смятенно думает Карвен. – Для тренировки. Гвардейцы ведь не должны ничего бояться. Вот чтоб ко всему привыкали, им и… Уж если кто такое выдержит, то потом ему никакой страх не страшен!»
– Ты глаза‑то не прячь! – вновь доносится голос сержанта, и Карвен, вздрогнув, подымает голову.
– Ты так смотришь, словно уже все понял и тебе не терпится найти занятие поинтереснее, чем меня слушать. Может, ты оттого и расплакался, что заскучал без дела? Так я тебе мигом дело отыщу, – говорит сержант и зловеще замолкает.
«Влип, – обреченно думает Карвен. – В первый же день! Ну кто меня за язык тянул, а? Да и шутка так себе вышла, сержант с ходу отбрехался, сволочь. А уж с мухой‑то как глупо получилось. Хотел как лучше, а вышло, что меня теперь плаксой считать будут. И ведь ничего не докажешь. Не бегать же от одного к другому, объясняя, что муха виновата. Еще и на смех подымут. Сержант – первый».