Иррувим. Много жизней тому назад

Сотникова Виктория

Так ряды знакомцев Лойда пополнило сразу два имени – доныне безымянного извозчика и женщины, радушие которой обещало спасти его от голодных колик.

Ранний завтрак плавно перетек в бранч. Талбот настаивал на продлении отдыха для скакуна, не преминув требовать добавки к своей пинте. Лойд пристроился на уютной софе подле окна и неспешно изучал через лупу добытый им артефакт, когда на пороге гостиной возник не на шутку встревоженный малый.

– Мамушка! Ураган! – и парнишка скрылся так же стремительно, как появился.

– Ох, святые угодники! – спохватилась та, запутавшись в собственном платье. – Сэры! Сэры, ступайте к плантациям! Что же делается!

Внезапный шквал ветра оборвал ее указания, шваркнув в оконную раму нечто живое, потому как по стеклу тотчас забегали тонкие ручейки крови.

Наспех сунув книжку с лупой в камербанд 8 , Лойд с остальными бросился к парадному входу. У подножия веранды покоилось изувеченное тело маленькой пятнистой птицы. В лицо бил яростный порыв ветра, сложно было даже шевелить веками. Талбот скомандовал следовать за ним, и оба мужчины припустили к стойлу, откуда доносилось нечто похожее на звук парового свистка – лошади были напуганы. Почва зашлась частыми ударами, словно из потустороннего мира вот-вот вырвется армия мертвецов. У входа в конюшню, махнув напарнику в сторону крохотной кузницы, Талбот устремился внутрь и уже через несколько мгновений возник, таща за собой увесистый сверток металлической сетки.

8

Камербанд – традиционное дополнение к смокингу в виде шелкового пояса шириной, как правило, в четыре складки, прежде использовавшиеся в качестве кармашков. Аксессуар родом из офицерского гардероба британских колонистов, пришедший на замену жилету.

– Животина нам здесь не помощник – вскинется. Сами доберемся! Захвати охапку кольев, вон там, – выпалил он, тряхнув головой и задыхаясь от тяжести.

Лойд сгреб руками груду заостренных палок, и мужчины помчались в направлении пляшущих по ветру яблоневых зарослей. Лойд не представлял, как их жалкая амуниция могла спасти положение. Даже если удастся уберечь часть урожая, всерьез это делу не поможет. Спроси Талбот его совета, он бы предложил спасаться самим. Но тот, преследуя понятную только ему цель, уверенной трусцой сновал между плодовыми рядами, ловко уворачиваясь от яблочных снарядов. Герою же нашему, не обладавшему схожей сноровкой, то и дело доставались тупые удары по голове и туловищу. В спешке, едва вынося боль от обстрела, он не успевал озираться по сторонам, но отчетливо слышал возгласы других людей, спешащих к той же цели, что и они.

К великому облегчению Лойда, скоро проводник замедлил шаг. Они приближались к прогалине, создающей расстояние между деревьями по меньшей мере ярдов в пятнадцать. Когда они выбрались на место, Лойд ахнул: в центре поляны разверзлась гигантская щель. Сомнений не было: появилась она здесь самым естественным образом, в результате землетрясения. Несмотря на стихийное буйство, вокруг чрева земли собралось не в меру много зрителей: женщины в кухонных фартуках и с бечевой в руках, мужчины и старики в холщовых рабочих блузах с мотыгами и телегами, ребятня и уличные собаки – все не сводили завороженных глаз с изрыгающего подземную пыль жерла.

Никогда еще архивариус не видывал ничего подобного. В глубоком бесчувствии он взирал на канун судного дня. Казалось, прошла вечность, прежде чем кто-то нетерпеливо потрепал его по плечу. Опомнившись, он увидел лицо женщины, обращавшейся к нему на языке жестов. Она призывала его присоединиться к остальным. Только сейчас Лойд увидел суетившихся вокруг расщелины мужчин – те, явно в состоянии полнейшего отчаяния, пытались не дать почве раздаться к поселку. Край разрыва с обеих сторон они тщились схлестать металлическими сетками, прибитыми поодаль от места разрыва деревянными кольями. Одни изо всей мочи натягивали сетку, другие держали колья под углом, третьи, в числе которых был прыткий Талбот, молотили по ним что есть духу. Какая-то неведомая сила манила старика заглянуть в самую пасть конца света, но страх обуял тело, не давая пошевелиться. Пользы в том, чтобы броситься на помощь обезумевшему народу, Лойд не видел. Если стихия пожелает стереть с лица земли поселок, а заодно и весь белый свет, металлическая сетка и кол ей путь не преградят.

Тем временем в воздухе над пропастью назревал настоящий смерч. Вихревой поток уже вобрал в себя добрую часть урожая,

вырвал с корнем сотню молодых деревьев и теперь намеревался взяться за живое. Завидев угрозу, женщины похватали своих отпрысков и бросились прочь. Мужчины же, меряющиеся силой с неминуемым, ускорили темп работы. Кое-кто из них принялся укреплять металлическую заплату каменными булыжниками, привезенными с собой на телегах. Лойд по-прежнему стоял в стороне и наблюдал за странным действом, ожидая кульминации. «Бежать прочь от этого места, куда угодно, бежать», – носились в голове беспорядочные мысли.

Тем временем воронка над их головами впала в ярость, заглатывая внутрь себя все, что попадалось на пути: подножные камни, покинутые детьми игрушки, разбросанные по земле инструменты, куски земли. Еще каких-то несколько мгновений, и в пасть к ней отправится неуемное войско. Лойд слышал, как кто-то из мужчин призвал убираться, и тотчас рабочая братия врассыпную ударилась в бега, скрывшись в тени голых яблоневых стволов. Немой зритель, охваченный магнетическим действием природных сил, остался никем не замеченным.

Оказавшись один на один с разбушевавшейся стихией, Лойд словно готовился стать частью ее самой – не жертвой, отнюдь, а неким капельмейстером 9 : тем, кто способен обуздать эту бешеную жажду крови, направить ее мощь против себя самой. Между тем песчаный круговорот навис над расщелиной, явно помышляя распахнуть ее полы пошире. Края обрыва посыпались в пропасть, позволяя воздушной волне вторгнуться в свои объятия. Бездна неумолимо росла, и наблюдатель рисковал сгинуть во мраке вкупе с подножным месивом.

9

Капельмейстер (устар.) – дирижер капеллы (хора, оркестра).

Бросив быстрый взгляд за спину, Лойд подался назад, сам не сознавая нужды. «Прочь, прочь!» – метался рассудок. И только он принял решение спасаться бегством, как взгляд замер на эпицентре вихря: прямо из него с холодным спокойствием на него взирал… его отец. Седые волосы до плеч трепыхались в такт стихии, мраморного цвета лицо, ни на миг не постаревшее с последней их встречи, излучало глубокую печаль.

Лойд обмер и затаил дыхание. Сердечная мука заглушила рев ветров. Он напряженно всматривался в мираж, изо всех сил стараясь не моргать, боясь спугнуть прекрасное видение. И вдруг губы отца пришли в движение. Лойд никак не мог услышать того, что тот пытался сказать: слова тонули в шуме стихии. Держась за надломленные стволы деревьев и не сводя глаз с призрака, он стал осторожно пробираться вперед. «Берегись!» – завопил инстинкт. В паре дюймов от него с бешеной скоростью пролетело сооружение, над которым трудились фермеры: расщелина, медленно сотрясая почву, росла в обе стороны. Теперь, когда она достигла размеров конюшни, без труда можно было увидеть ледяную пустоту пропасти.

Почва стала уходить из-под ног на лад зыбучим пескам. Лойд успел отпрянуть от дерева, и бездонная пучина вмиг проглотила его. Ступив назад последним усилием воли, он с сожалением обратился на отца, все так же терпеливо взирающего на него из адовой пасти.

– Отец… – слабо позвал он и полетел в преисподнюю.

ГЛАВА IV

ТИХОЕ ПРИСТАНИЩЕ

Когда у нас есть достаточно времени, чтобы учуять запах собственной смерти, мы думаем о несказанном, о непрожитом, о непознанном. Быстрый, пусть и преждевременный конец тем лучше, что позволяет нам умереть счастливыми, полными планов и надежд. Умирать же медленно, сокрушаясь, а на это у всякого есть десятки причин, – горько, невыносимо горько. И первым, что ощутил наш протагонист, очнувшись в кромешной тьме, был привкус горечи во рту. Стоя одной ногой в царстве теней, поневоле учишься ценить те ничем не примечательные, скупые на события дни, прелесть которых заключена в возможности простого созерцания. Созерцать течение времени, созерцать свойства чувств, созерцать гармонию природы… Ах, если бы всяк имел часы, отбивающие срок его жизни! Как, должно быть, дорожили бы мы этой способностью – созерцать во всем божественное начало!