Исаакские саги

Крелин Юлий Зусманович

Начались занятия на военной кафедре. Как отличник по духу, он сидел за первым столом у входа в комнату, где проходило обучение ратным делам. Вошел военный наставник во всем блеске погон и мундира, остановился у двери близ нашего героя и, согласно уставу, возгласил: «Здравствуйте, товарищи студенты». Обученные в школах детской подготовкой к войне за светлые идеалы, и, вспоминая демонстрацию родной военной мощи на парадах и в кино, группа дружно ответила: «Здравия желаем, товарищ полковник».

После занятий, мой, одаренный музыкальными способностями, товарищ обратился к своим одногруппникам: «Вы разве не

слышите, что наш дружный ответ, не только сродни, но абсолютное подобие лая. Слышите? Гав-гав-гав-гав». Согласились и проверили звучание все вместе. Получается. Отличник, забыв, что прилежание входит в статус, заработанный им за годы учебы в школе, вдруг занялся саморазрушением: он предложил в следующее занятие ответить на приветствие, таким образом, и уверено утверждал, что никогда никто, будь это даже маршал, не заметит подмены. И все согласились провести эксперимент.

Розыгрыш вещь опасная. По крайней мере, не корректная. Розыгрыши всегда основаны на том, чтоб подложить кому-то подлянку, попортить нервы, жизнь, репутацию, обнажить не лучшие черты товарища или подчернить хорошие. Вся группа договорилась прогавкать первый взвыв, а дальше промолчать.

На следующем занятии полковник опять остановился около моего товарища. Произнес уставное приветствие. И в ответ услышал бодрый общий взрыв, а следом одиночный долгий лай студента, стоящего рядом, и, рождающего эти оскорбительно нечеловеческие звуки буквально ему в ухо. Мой друг, рассказывая нам про это, объяснил свое чрезмерно длительное гавканье ужасом перед предстоящей реакцией по окончанию собачьего приветствия. От страха он не мог и боялся остановиться. Поэтому и протявкал несколько больше, чем понуждал его слух и лелеемое мамой музыкальное дарование. Полковник был точен и справедлив: «Пшёл вон». Печатая шаг, — а мог бы, исходя из общей ситуации, пританцовывая — мой друг, уже бывший отличник, покинул аудиторию. Преподаватель сел, покачал головой, пробормотал, но довольно отчетливо: «Ну, все они… ну ничего в простоте… ну через всю жизнь нашу». И внес в журнал запись: «Студент Цейтлин нарушал дисциплину путем лаяния».

Через несколько дней последовал вызов на ковер к заведующему кафедрой, генералу. Кабинет был большой. Дверь была в одном углу — стол хозяина в противоположном, за которым он сидел и что-то писал. Тихий мальчик промаршировал, как его обучили, до середины кабинета, остановился и, четко назвав фамилию, отбил, что явился по высокому приказанию. Генерал сначала поправил, объяснив, что явиться может Бог, ангел, а солдат, студент может только прибыть. Но потом, переспросив фамилию, он несколько откинулся, как бы испуганно, вдавился в спинку кресла и уставился на прибывшее к нему явление.

«В чем дело? Как такое могло произойти?» «Я был нездоров, товарищ генерал». «Да вы знаете на кого вы лаяли!?» «Так точно. На полковника, преподавателя военной кафедры университета!» «Вы лаяли на заведующего отделом Военного Министерства Советского Союза, а не только вашего преподавателя!» «Не знал, товарищ генерал». «Вот так-то. Идите, и больше не лайте. Нездоров! А мы еще посовещаемся и решим».

На государственном экзамене по военному делу, как наш отличник не старался, как не барабанил чуть не весь устав наизусть, как не объяснял, точно и грамотно, устройства разных видов оружия, уход за ним,

как не показывал свои обширные знания в области строя различных подразделений в различных условиях, как не бойко рапортовал, больше тройки ему получить не удалось, чем разрушил столь долго хранимый и поддерживаемый им статус прилежного отличника. Да и стипендия — тю-тю.

Только начали мы зашивать живот, завершив туалет внутри его, как стали возникать крики курьеров, прибывающих из конференц-зала.

«Барсакыч, занятия начинаются. Пора всем в аудиторию». «Вы что не видите — мы не чай пьем!» «Народ ждет, Барсакыч». «Больше что-ли нет никого? Начинайте».

Когда я пришел в зал, занятия уже почти кончились. Александр Витальевич сделал успокаивающий жест, мол, все нормально, но все ж упрекнул шепотком: «Чего ж вы, Борис Исаакович? Лектор-то зав отделом министерства». «Я был нездоров, товарищ генерал». И я засмеялся. Мой смех «Кутузов» не понял и только плечами пожал. Видно, обидел я его. Зря, конечно — думать надо.

Лектор держал в руках халат, какие-то маски, очки, перчатки лежали перед ним на столе: «Если вы обнаружили в доме холерного больного, вы должны помнить о спокойствии населения. А то наденете этот противочумный костюм, выйдите на улицу, словно призраки и всех перепугаете. Сначала надо точно убедиться, что это действительно болезнь опасная. И вас, как инфицированных тоже надо будет в карантин… Знать, понимать и уметь надо, господа коллеги. Нельзя быть троечниками поверхностно думающими».

Я уже не слушал, а вновь стал вспоминать свое военное прошлое.

Последовательность

Ночь не удалась. День-то был спокойный. Всего троих привезли, да к тому же, как у них говорили, с транспортными диагнозами. Напишут, какой-нибудь аппендицит или холецистит иль ещё что-либо достойное больницы. По приезде же оказывается, ну, скажем, запор, а то и всего только старость. Всего только! Эта-то штука вот как раз лечению и не поддаётся. Во всяком случае, не оперируется. А с полуночи повезли для работы. Где-то с двух часов до самого начала следующего рабочего дня Иссакыч из операционной не выходил. Часов в восемь в операционную вошли шеф и Женя Мишкин. Борис уже зашивал живот очередного аппендицита.

— Ну, что мальчики? Что за люди! Не можете без кровопролития. Кончай. Пора на конференцию. Много было?

— Всё, всё. Последний зашиваю.

— Кровь проливать оставь тем вашим. — Шеф засмеялся и пошёл из операционной. — Воинственный народ оказывается. — Хмыкнул уже в дверях.

Борис в предоперационный снял перчатки, сбросил халат, фартук и вымыл руки.

— Ну, всё. Размылся. А ты чего смурной такой? И шеф хихикает не пойму, что он имеет в виду?

— Да ваши полезли войной.

— То есть? Какие наши? Какая война?

— Ну, Израиль шарахнул по Египту. Совсем очумели.

— Не дождались. Я думал египтяне начнут первыми. Они, ведь, уже блокировали Израиль.

— Чего им неймётся? И остальные вокруг включились. Вырежут же всех евреев. Ладно. Их забота. А у меня дома совсем плохо. Прямо, хоть домой не иди. Да мне в больнице и спокойней.

— Долго ты ещё будешь дурью мучиться. Да разведись. Уйди к ней.

— А у неё где жить? Тоже семья. И сын ещё… И её и мой. Всюду труба. Сдохнуть лучше.