Исаакские саги

Крелин Юлий Зусманович

Боря вышел. Женя выбежал следом.

— Отыграется! О чём они, Жень? Ксенофобы.

— Вот именно. Даже не антисемиты.

— Неизвестно. А что ты им стал объяснять? Зачем?

— Правильно. Чего я с быдлом связался. Быдло оно быдло и есть. Нашёл с кем дискутировать. — Женя с досадой махнул рукой… Будто муху путался отогнать.

— Да ты что? В высокомерии — это нас, евреев обвиняют. А ты-то чего? С кем подерёшься от того и наберешься.

— Вот смотрите. Вот именно. — Женя засмеялся. — Как бы евреи ваши от арабов не набрались. Как мы, русские дворяне, поднабрались от быдла. Со смердами не надо дискутировать. Это не высокомерие, а реальная задача. — И опять засмеялся. — И быть

последовательным. А ты смотри, они уже не евреи говорят, а израильтяне.

— Ну, трудно им представить, что евреи могут хорошо воевать. Они ж говорили раньше, что во время войны евреи отсиживались в Ташкенте. У меня почти все дядьки на фронте были. И знают же.

— Каждый слышит, что ему хочется услышать. Но ведь не все.

— Вот именно. Очень странно. В основном те, что работают рядом с Махмудом. Странная товарищеская солидарность. И со мной у всех хорошие отношения. Ладно, будем работать и кровь проливать по-своему и для других целей. Правильно. Будем последовательны. Как твои дела домашние?

Женя не бежал, не нёсся сломя голову. Он знал куда шёл. Знал, на что шёл. Знал, что его ждёт… Проблема его ждала: надо уйти к Гале, нельзя уйти из дома. Нельзя оставить сына. Сил не хватало дома даже заикнуться на эту тему. И не поймёшь, соображала ли Наташа, что не только больные были причиной его позднего возвращения домой, а то и отсутствия в течение всей ночи.

Галя увидела его из окна и, когда он подошёл к двери, она уже была открыта. «Заходи, заходи. Что ты еле перебираешь ногами?» «Устал что-то». «Ну, ладно. Устал. Не выдумывай. На тебе ещё пахать можно. И сегодня». «Пахать-то можно, а вот…» «Есть будешь?» «Представляешь! Борька совсем сдурел». «Что у вас там опять?» «Не у нас. Война эта у евреев. Наши ребята сочувствуют арабам. Ну и еврейская тема». «Ну и что? Причём он». «Не поймём мы, наверное, их реакцию, на каждое упоминание евреев». «Зацикленное племя» «Били много. Короче, Боря озверел». «Наша проблема, Женя, более важная. Жизненная». «Как тебе сказать. Там много жизней решается. Представляешь, если сейчас на этой волне поднимутся антиеврейские беспорядки». «Ладно. Это дело Бориса. А нам, как решать?» Женя вздохнул, лёг поперёк кровати и выдохнул: «Выход? Да, хоть как. Не дави на меня». Галя легла рядом. Она знала один способ смягчить и Женю, убаюкать его метания и сдвинуть их в нужном направлении. «Потом поедим, ладно?» Она была последовательной.

И второй день войны закончился.

— Домашние? Хуже некуда. Знаешь, мне тут звонили — набирают добровольцев в Египет. Плюну на всё и уеду. Это выход. А?

Выход всегда находится. Хотя, если по анекдоту, то есть всегда два выхода. Но готов ли Женя, да и мы все к выборам? Лишь когда один выход. Тогда легко. Боря с ужасом смотрел на друга. «Ты хороший выход нашёл. — Он повернулся и пошёл к входу в операционный зал. — Война всегда выход. Особенно с евреями» «Борь, — крикнул ему вслед Женя — евреи-то причём?» Борис остановился, развёл руками с полупоклоном — «Они всегда не причём… Но это потом оказывается. На этот раз причем. Пошли оперировать».

На третий день войны Женя стал выяснять, где можно записаться в добровольцы. Борис молчал. А израильтяне были последовательны: война на шестой день окончилась. Проблемы не решены нигде. Боря с Женей продолжали оперировать, будто никакой войны и было.

А дома…

Имя у них одно

Целая ватага пацанов в возрасте, приближающемся к половой зрелости, шумно двигалась вдоль длинного дома. Сейчас появилось в нашей жизни множество слов и определений доселе нам неведомых, свалившихся из другоязычного мира на наши неподготовленные

головы. Черт их знает, как теперь правильнее называть подобных мальчишек: тинеджеры, роккеры — но уж никак не подростки. Поэтому и хочется, чтоб это была не кампания, а ватага и именно пацанов, огольцов, или там, озорников, проказников, баловников, шалунов… Может, правильнее всего назвать их хулиганами, но это уже серьезное, я бы даже сказал, подсудное определение и, уж точно, опять басурманская фамилия в основе.

Но это я отвлекаюсь, не успев даже начать. Идут мимо подъездов, то, распевая нечто современное, то, выкрикивая нечто митинговое, то просто, издавая мусорный шум. Ну, а три часа ночи для них не время — молодость, да еще, может, и каникулы у кого-нибудь, или свобода в ожидании армии, да и вообще, причем тут сон, ночь, покой и отдых отживающих стариков. А таковые для них каждый, проживший более четверти века.

Смешно, если только не вспомнить совсем недавнюю историю чуть юго-восточнее нас, где-то в Камбодже, когда такие же вот шалуны во главе с образованными идеологами, перебили треть взрослого населения страны. Хотели создать идеократическое государство да перебили всех к идеям приспособленных. Зато осталась уголовная поросль.

И опять отвлекся — это уже явное нарушение психики: невозможность сосредоточиться на чем-то одном. Даже важном. Беру себя в руки. Попытаюсь рождающийся поток словесный в узду взять, себя взнуздать.

— Мужики! — это, наверное, они так обращаются друг к другу, — смотри, тут у подъездов матюгальники в квартиры.

То же борьба с иностранными словами типа домофон, мегафон, микрофон. И правильно. Патриотическое воспитание этих мужиков в действии. Матюгальник — это слово ближе их менталитету, хоть и «менталитет» тоже слово басурманское. А чем заменить? Психологическим чем-то? Тоже чужое, другоязычное. Скажем, матюгальник — это слово ближе российской душе, чем домофон, мегафон, микрофон…

Ну, да ладно… Вернусь к событию (не «сюжету» же). Ребята скучковались у подъезда. Толкают друг дружку. Каждый норовит в пупочку пальцем ткнуть.

— Мужики, не научно. Видишь, здесь цифра не соответствует квартирам в подъезде. Посмотри, какие здесь квартиры.

Посмотрели. Привели в соответствие номер на табло домофона с возможной квартирой. Один нажал на кнопку — тот, что ближе стоял, иль шустрее всех был. Нет, пожалуй, шустрее тот, кто оттолкнул первого и прижал с решительным видом, не допускающим альтернативного давления со стороны соседа. (Альтернатива — слово, которое также стало бытовым со времен первых перестроечных выборов.) Собственно, никто и не успел оттолкнуть — из решеточки домофона раздался голос, опрощающий пришельцев.

В ответ радостный смех полный счастливым сознанием собственного превосходства:

— Парень, хватит спать. Счастье проспишь, выходи потолкуем. — И еще пара слов чисто русских, вполне патриотических.

— Тьфу. Идиоты. — И домофон отключился.

С сознанием собственной силы и исключительности этот небольшой отряд двинулся к следующему подъезду.

— Не, мужики, больше не надо. А если он с балкона увидит, что мы здесь остались — ментов вызовет. Стая снялась и скатилась с этого фронта действия.

Иссакыч проснулся от противного жужжания домофона и лая собаки.

— Кого это черт несет.

— Да спи ты. Хулиганье развлекается. Ясно же.

Снова раздались тревожные звуки и снова залаяла собака, уставясь на приборчик с видом непостижимой уверенности, что там и запрятан недруг.

— А может, кому плохо? Может, кто из соседей?

— Позвонили бы. Да, хулиганье. Лежи. Спи.

— Нет. Нельзя. Вдруг. — Уже на ходу, уже на пути к двери.

— Кто? Кто там?