Исчезнувшая
Шрифт:
Внезапно я ощутил сродство душ с ребятами из «Синей тетрадки», представив, как иду к лагерю, разбитому бродягами, и размахиваю белым флагом. «Я ваш брат, тоже работал в печатной индустрии. Проклятые компьютеры и меня лишили хлеба насущного!»
— Только не говорите, Ник, что вы слишком молоды и не слышали о «Синей тетрадке». — Шона толкнула меня локтем, отчего я неприлично дернулся.
— Нет, я просто слишком старый, вот и забыл о «Синей тетрадке». Спасибо, что напомнили.
— А сколько вам? — рассмеялась она. — Тридцать один? Тридцать два?
— Почти тридцать пять.
— Совсем
Подъехала троица энергичных старушек, одетых в кеды, холщовые юбки и поло, обнажавшие дряблые плечи. Тетки спешились и направились к нам. Одна говорила по мобильному. Мне они кивнули вполне благожелательно, а вот на Шону покосились без всякого одобрения. Наверное, мы напоминали парочку устроившую барбекю у себя во дворе. Не соответствовали важности событий.
«Уйди же, Шона», — мысленно попросил я.
— Бродяги могут вести себя агрессивно и представлять опасность для женщин, — заявила Шона. — Я говорила об этом детективу Бони, но, кажется, я ей не нравлюсь.
— Зачем вы мне это рассказываете?
Я уже знал, что услышу. Монолог любой смазливой дамочки.
— Я вообще не очень нравлюсь женщинам, — пожала плечами она. — Скажите, у Эми было много друзей в городе?
Кое-кто — подруги моей мамы, друзья Го — приглашали Эми то в книжный клуб, то на заседание общества «Американский путь», то на вечерний девичник в «Чилиз гриль-бар». От каких-то предложений моя жена отказывалась сразу, некоторые принимала, но возвращалась полная негодования: «Мы заказали уйму жареного, а запивать пришлось молочными коктейлями».
Шона жадно смотрела на меня, ей хотелось побольше выведать про Эми, хотелось причастности к судьбе моей жены, которая ее вмиг возненавидела бы.
— Думаю, у нее были те же проблемы, что и у вас, — ответил я сдавленным голосом.
Она улыбнулась.
«Шона, шла бы ты уже, а?»
— Когда приезжаешь в новый город, бывает тяжело, — проговорила она. — Трудно находить друзей. Особенно людям постарше. Она ваша ровесница?
— Тридцать восемь.
Похоже, Шоне мой ответ понравился.
«Да вали ты куда подальше, мать твою!»
— Умным мужчинам нравятся женщины старше их.
Из огромной дамской сумочки она, улыбаясь, вытащила мобильный телефон.
— Ну-ка, поближе ко мне, — велела она, обняв меня рукой. — А теперь улыбочку, широкую, как фрито с цыпленком.
Хотелось врезать ей, не поглядев, что передо мной женщина, — нельзя же так нахально липнуть к мужику, недавно потерявшему жену. Но по давней привычке я подавил гнев в зародыше. Мне всегда и во всем хотелось быть хорошим с людьми. И я улыбнулся машинально, как робот. Шона, прижавшись щекой к моей щеке, нажала кнопку. В телефоне щелкнула имитация фотокамеры.
Когда блондинка развернула телефон, на экране я увидел наши загорелые лица, радостные, как на бейсбольном матче.
Глядя на свою вкрадчивую улыбку и прищуренные глаза, я понял, что терпеть не могу этого парня.
Эми Эллиот-Данн
15 сентября 2010.
Страницы дневника.
Пишу где-то в Пенсильвании.
У меня снова эмоциональный срыв. Слишком много всего произошло, слишком быстро. Теперь я в Юго-Западной Пенсильвании, а мой муж с наслаждением храпит среди пакетов с чипсами и конфетами, которые он купил внизу, в торговом автомате. Это наш ужин. Он сердится, что я не воспринимаю происходящее как игру. Я думала, что натянула на лицо удачную маску, — класс, у нас новое приключение, ура! Теперь догадываюсь, что маска недостаточно убедительная.
Сейчас, оглядываясь на прошлое, я вижу, что нечто подобное должно было случиться. Как будто мы с Ником сидели под огромной звуконепроницаемой и ветронепроницаемой банкой, а потом она опрокинулась — и пришлось что-то делать.
Две недели назад мы, как обычно, скучали в нашем царстве безработных — без каких-либо событий, погруженные в скуку, готовились в молчании поесть, прочитав при этом газету от начала до конца. Мы теперь читаем даже полосу для автомобилистов.
Около десяти утра Нику позвонили на мобильный. По его голосу я догадалась, что это Го. Он всегда разговаривает с сестрой веселым мальчишеским голосом. Не таким, к которому я привыкла.
Ник ушел в спальню, закрыв за собой дверь, оставив меня с двумя свежеприготовленными подрагивающими яйцами-бенедикт в руках. Поставив тарелки на стол, я уселась, глядя на пустое место напротив, и погрузилась в размышления: приступать ли к завтраку в одиночестве? На месте Ника я вернулась бы сказать мне, что делать, или хотя бы показала на пальцах, через сколько минут присоединюсь. Я заботилась бы о своем муже, оставшемся на кухне в компании яичницы. Размышляя об этом, я чувствую, как портится настроение. Из-за дверей доносится голос Ника, с успокаивающими нотками, мягкий и добрый. Лезет мысль: может, у Го какие-то неприятности с парнем? Удивительно… Го много раз расставалась с ухажерами, но никогда не требовала поддержки и участия от Ника.
Когда Ник возвращается, у меня на лице уже специальная мина сочувствия к Го. Яйца безнадежно остыли. Но, увидев мужа, я понимаю: мы столкнулись с проблемой более серьезной, чем если бы она касалась его сестры.
— Моя мама… — начинает он, усаживаясь за стол. — Вот же гадство… У мамы обнаружили рак. Четвертая стадия. Метастазы пошли в печень и кости. Хуже не бывает.
Ник закрывает лицо ладонями, а я встаю и, обойдя стол, обнимаю мужа. Когда он убирает руки, глаза у него сухие. Он спокоен. Я ни разу не видела, чтобы мой муж плакал.
— Это слишком тяжелый удар для Го. Особенно после папиного альцгеймера.
— Альцгеймер? Альцгеймер?! Как? Когда?
— Ну, уже какое-то время. Вначале врачи думали, что это раннее слабоумие. Но оказалось все гораздо хуже.
Тут же я решила: это неправильно, даже обидно, что муж не поставил меня в известность. Иногда кажется, что у него есть особая жизнь, которую он окружил непроницаемым коконом.
— Почему ты мне не сказал?
— Я не очень люблю говорить о своем отце.