Ищите кота (сборник)
Шрифт:
– Ушастики, – спрашивала я, – уж очень благодушен Виктор Сергеевич. Нет ли у него еще одной семьи в ближайшем Подмосковье? А у вас, соответственно, еще сестрички или братика?
– Он несколько лет назад, кажется, в Африку летал в командировку? – подхватывала Настя.
– С черненьким братиком вы смотрелись бы отлично, – разворачивала тему Катя. – Только форму ушей не забудьте у негритенка проверить.
– Элька! – возмущалась Ирина. – Они превращают нашу семью в «Ширли-мырли».
Года полтора или два, слушая рассказы Иры и Эльки, мы искренне переживали за бедных мам. Одна предательством длиною в двадцать лет оскорблена. Другая все эти годы сидела тихо как мышь,
– Набери номер этой сволочи! Я ей все скажу! – требовала мама Ирины.
На другом конце трубку держала Элька и озвучивала с ходу отредактированный вариант гневного послания Ириной мамы. Сестры были обязаны повторять в трубку дословно, но ответ сглаживали как могли.
Слушая потом пересказ телефонных баталий в изложении Иры и Эльки, мы хохотали до колик в животе. Потому что через два года перестали относиться к этому конфликту как к великой драме. Точнее – драма превратилась в фарс. Мамам было меньше лет, чем нам сейчас. Но мы-то были молоды, и мамы нам казались глубоко пожилыми.
Мы пришли к заключению, что у мам Иры и Эльки юные страсти уже погасли, нервы зацементировались, наблюдался сенсорный, то есть чувственный, голод, а теперь они получили возможность разогнать кровь и побуйствовать. Мы никогда не высказывали перед одной или другой мамой, перед Виктором Сергеевичем своего отношения открыто. Но в нашем тайном смехе, в иронии была изрядная доля юношеского верхоглядства, даже покровительственного пренебрежения.
Случись сегодня подобное, поведи себя наши дети аналогично, откройся их отношение, мы были бы глубоко оскорблены. Тогда веселились, а сейчас бы негодовали. Все верно, так я и думаю. Потому что мы и наши дети, невестки и зятья – совершенно другая генерация. Мы работали на износ – по месту службы и ночами – чтобы сшить на машинке или связать на спицах, крючком себе обновку, ведь хотелось выглядеть модно и красиво. Мы треть жизни простояли в очередях за мясом, овощами и школьной формой. Мы считали копейки – не образно, а натурально, случалось, что по утрам было не найти пятака на метро. Мы водили детей в спортивные секции, в кружки, и пока они занимались, прочесывали окрестные магазины – вдруг там что-то выбросили. Мы хронически недосыпали, если удавалось занять сидячее место в транспорте, отключались мгновенно…
Какие-то героини получаемся… Однако наши мамы, которые детьми пережили войну и послевоенную разруху, считали, что мы счастливо и легко живем. Читаем книги, толстые литературные журналы, следим за новинками, ходим по театрам и в кино, у нас вечные застолья и компании – праздник, а не жизнь.
Возможно, самая горькая печаль в том, что наши мамы не видят, как сложилась взрослая жизнь их горячо любимых внуков. Они не стоят по десять лет в очереди на автомобиль, они летают в отпуск в Турцию и в Египет. И это не просто точки на карте или тема сюжета в телевизионном «Клубе путешественников», а настоящие, реальные страны…
В отличиях Ирины и Эльки имелся и другой разрыв, по-настоящему драматический. Мы, рожденные с пятидесятого по шестидесятый годы прошлого века, относились к тому, надеюсь, последнему поколению женщин, для которых аборт был неизбежной составляющей сексуальной жизни. В
Ирина после очередного аборта. Серая, непривычно тихая, облизывает и кусает губы, точно ведет внутренний диалог, спорит, доказывает.
Мы уже давно знаем, что любой пафос надо сбивать юмором, шуткой, даже сарказмом.
– Нормальные женщины беременеют от поцелуя, – говорю я.
– Воздушного, – вставляет Настя.
– А ты… – продолжаю я.
Катя, наш главный циник, перебивает:
– А ты, Ирка, беременеешь, стоит Коле штаны снять.
– Не надо пошлостей, – морщусь я, – он ей просто подмигивает.
– Кто чем подмигивает? – не расслышала Элька, которая отвлеклась, что-то искала в сумочке.
Мы начинаем смеяться тихо, квохчем как курицы, потом гогочем в голос. Ирина в том числе. И Элька, у которой проблемы с точностью до наоборот.
Элька по природе изумительная мать, а детей у нее нет. Ее книга судьбы должна была бы представлять собой семейный альбом с фото карапузов, а вместо этого достался пухлый журнал истории болезни с многочисленными анализами, исследованиями, операциями. Элька с мужем прошли круги ада не в загробной, а в этой жизни, чтобы родить ребенка. Последние попытки – когда появилось экстракорпоральное оплодотворение, дети из пробирки. Эльке уже было много лет, за сорок, но надежда была, врачи обещали, денег ушло немерено, квартиру родителей Игоря продали. Не получилось…
Муж притормозил в очередном заторе и спросил меня:
– Почему Элька и Игорь не взяли приемного ребенка?
Я уже давно не удивляюсь тому, что мы мыслим параллельно на одну и ту же тему, возникшую ни с того ни с сего. После тридцати шести лет брака мы можем разговаривать как милиционеры – герои «Бриллиантовой руки» в потешном диалоге:
– Наверно, мне бы надо…
– Не надо.
– А что, если?
– Не стоит.
– Ясно. Тогда, может быть, нужно…
– Не нужно.
– Разрешите хотя бы…
– А вот это попробуйте.
Моего мужа зовут Андрей. Алена и Андрей – два «А». Как две пальчиковые батарейки – каждая по отдельности бесполезный предмет, а вместе они способны оживить множество устройств. Только нужно помнить, что батарейки располагаются в гнезде валетом – в той стороне, где у одного плюс, у другого должен быть минус.
– Не знаю, – ответила я мужу.
– Не хочешь говорить?
– Нет, честно, не знаю. Однажды задали этот вопрос Эльке, она молча отвернулась, не ответила. Мы перевели разговор на другое. Не хочет человек говорить, что ж его пытать. Со стороны может показаться, что мы полностью откровенны друг с другом, и за тридцать лет все секреты давно перестали быть тайной, а все-таки у каждой есть области, куда она не допускает. Мне кажется это нормальным, возможно, поэтому наша дружба не прокисает и не портится.