Искатель, 1961 №6
Шрифт:
— Вот поэтому я и ушел, Джемсон.
Оллай не пошел провожать Джима даже до линии бараков. Нужно было идти на работу. За опоздание вычитали дневной заработок.
— Так ты мне пиши сюда, Джим.
Хорошо, я буду писать. Прощай.
И они разошлись в разные стороны.
Восемнадцать английских миль предстояло пройти пешком. Сначала через дюны, а потом по твердому грунту, местами поросшему жесткой колючей травой. Изредка по этой дороге ходили ленивым своим размеренным шагом верблюды, но их нужно было заказывать заранее и оплачивать за два конца. Алмаз индиго?
Первые нити солнца не жгли, а ласкали, и за голубой дымкой встающего утра Джиму рисовались уже горы и море, леса и хрустальный воздух. В этот день он чувствовал себя почти здоровым, и в его сердце цвела неведомая доселе нежность к людям. Особенно к Оллаю. Найти индиго и отдать другому!.. Да, чтобы сделать это, нужно быть настоящим человеком. Но и он, Джим, будет делать другим добро. Он не возьмет себе ни одного лишнего цента.
Он шел медленной, неуверенной походкой больного человека, и с каждым шагом солнце все сильнее припекало спину. Его серое неуклюжее пальто плохо защищало от палящих лучей, а в расхлябанную обувь набивался нагретый песок и жег ноги. От этого болезненно ныла кожа, мучила тупая боль, и хорошие мысли сменяла злоба, накопленная годами. Он часто подбадривал себя глотками виски из фляжки, взятой в дорогу, но скоро и это перестало помогать.
Ему казалось, что солнце поглотило весь кислород и вместо воздуха в легкие попадает густая тошнотворная вата. Он не закрывал рта и дышал порывисто и часто. Потом его начали душить приступы мучительного кашля. Наконец он упал.
И стало ясно: он умирает.
Джим разгреб песок слабеющими руками и опустил в ямку голову, прикрыв затылок широкополой соломенной шляпой.
Это немного освежило.
Тогда он встал и пошел обратно к россыпям. Он примирился с мыслью о скорой смерти, и единственным его желанием было возвратить индиго Оллаю.
А солнце по-прежнему жгло и томило, и он с каждым шагом слабел все больше и больше. Джим шатался и падал, будто под ним была не знакомая дорога по дюнам, а палуба судна в бушующем море. И только далеко после полудня он увидел неясные очертания пальмы и ближайших бараков.
«Ну, теперь дойду», — пронеслось у него в голове.
Он напряг последние силы, и через час был около пальмы.
Подойдя к дереву, он упал на землю, обнял руками корни пальмы и прижался к ним разгоряченным лицом. Воздух здесь был холодным и тяжелым, и Джим с наслаждением вдыхал его больными легкими. Он хотел было идти дальше, но подняться уже не было сил…
Закапывая Джима у пальмы, Оллай проговорил тихо:
— Ладно, дружище, я заплачу им за тебя. Они получат свою порцию…
Потом он с несколькими рабочими пошел в кабак заливать боль.
А наутро вместе с огнями рассвета занялись иными огнями деревянные здания копей. Сухой лес горел как спички, и через два часа вокруг россыпей была обугленная, черная равнина.
Болтали, что это дело рук Оллая. Но доказать никто не мог.
А мало ли что болтают после пожаров…
В. Аккуратов,
штурман полярной
авиации
Рисунки
СПОР О ГЕРОЕ
Мы вылетели на ледовую разведку…
Для неспециалиста, или просто человека несведущего, такой полет над Ледовитым океаном в ясную погоду может показаться увеселительной прогулкой.
Здесь, может быть, к месту вспомнить слова Пушкина, что порой люди ленивы и нелюбопытны. Действительно, чего проще знать, ну, не породы льдов, а скажем, породы деревьев? Кто не видел леса? Кто летним днем не бродил под его то шатровыми, то стрельчатыми сводами, но, право, многие люди с уверенностью сумеют отличить лишь ель от сосны или дуб от березы.
Но даже для лесовика, не лесника-специалиста, а лесовика-любителя в чаще открывается удивительная книга. Он читает ее, как захватывающий роман.
То же и со льдами. Льды не менее разнообразны, чем леса. Во льдах, пожалуй, не меньше видов и пород, чем в дальневосточной тайге, самой разнообразной и пышной. Есть паковый, самый матерый лед. Он многие годы крутится в океане, как в гигантском котле. И хотя под ним соленая вода, и сам он образовался из океанской воды, пак пресен. Есть блинчатый лед. Это самый юный. Он кругл и, опушенный кружевами, кажется темным, потому что сквозь него просвечивает океанская глубь.
И подобно деревьям, в лесу, лед живет в океане не как попало. Он располагается, словно растительность на горе. Понизу — широколиственные, теплолюбивые породы; выше — смешанный лес, где темными конусами выделяются ели; еще выше — бережливые к теплу хвойные породы; у вершины ползают стланики, а дальше — вечный снег.
Если посмотреть на глобус, увенчанный полюсом, то сравнение это становится зрительным. Так же, поясами, располагается лед в северных морях. В море, у берега, летом бывает чистая вода, а зимой — припай, ровный, гладкий, как и окружающая его тундра. Молодые льдоведы нередко путают его с берегом.
Выше, ближе к полюсу, плавают многолетние, но еще нестарые, соленые льды, отошедшие от берегов. А у самои крыши мира громоздится паковый лед, возраст которого порой исчисляется десятилетиями.
И весь этот ледяной панцирь, увлекаемый движением Земли, плывет по очень сложным и еще не изученным полностью законам дрейфа.
Движение всей массы льда происходит таким образом, словно на земную ось насажен винт с саблевидными лопастями. Часть молодого льда увлекается в центральный бассейн, большая часть старого выбрасывается в океанские ворота между Шпицбергеном и Гренландией в Атлантику. Причем количество льда, выносимого в эти ворота, из года в год меняется. Почему?
Сейчас ученые-глациологи заняты трудоемким, кропотливым и малозаметным делом — накоплением фактов. Но скоро одна из многочисленных гипотез станет законом, который объяснит основное. А пока каждый наш полет в сердце Ледовитого океана помогает изучению жизни льдов. Но, кроме того, пилоты помогают вести корабли по Северному морскому пути.