Искатель, 1961 №6
Шрифт:
О ледовой разведке стоит рассказать подробнее. Но это в другой раз. Дело в том, что нам самим тогда стало не до льдов.
Сначала мы услышали, как Михаил Алексеевич Титлов не своим голосом крикнул:
— Следы!
Радист и я бросились в кабину пилотов.
Ни в первое мгновение, ни в следующее мы не поверили пилоту. Это казалось не только невероятным, но и немыслимым.
Машина шла на небольшой высоте. Цепочка следов промелькнула так быстро, что мы увидели позади самолета в туманной мгле сумрачного полярного дня лишь нечеткую полоску. Ее можно было принять за
— Соскучились, — разочарованно протянул всегда немного скептически настроенный Патарушин. — Разыграть вздумали.
Титлов, прищурившись от напряжения, старательно выводил машину на нечеткую полоску следов, так чтобы пройтись вдоль нее и рассмотреть как следует.
Он собрался вернуться в рубку.
Но Титлов резко положил машину на крыло, делая крутой разворот.
— Нет, точно — следы, — недоуменно протянул второй пилот Афинский, словно оправдываясь за неожиданность, которую принес океан.
— Правда, следы… — еще раз подтвердил командир.
— Показалось, — протянул Патарушин. — Мы же так далеко от материка и в семистах километрах от Диксона. Ни одного сигнала бедствия ни на днях, ни в ближайшие месяцы не было. С неба, что ли, люди свалились? Марсиане?
Мы вышли на бреющем полете из-за гряды торосов.
— Смотри, марсиане! — сказал Титлов.
По снегу вились следы — шли двое с нартами. Теперь, без сомнения, можно было сказать — шли люди. И шли они, как люди, и следы их тянулись бесконечной синусоидой, потому что люди не могут ходить строго по прямой, как, например, медведи, и медведи не тащат за собой нарт. И, видимо, один из людей покрепче или помоложе, потому что следы упорно оттягивало вправо, в сторону океана. Это делалось вряд ли нарочно. Те, кто шел, очевидно, об этом не догадывались, и заранее можно было предположить, что в ледяном безмолвии оказались люди не очень опытные в полярных путешествиях, но, безусловно, смелые, даже отважные.
Вот что мы предположили о них с воздуха по следам.
Вдруг за грядой торосов следы пропали. Под нами было чистое снежное поле.
— Что за чертовщина? — пробурчал Титлов.
— Проглядели, — сказал я. — Люди, видимо, спрятались в торосах.
Титлов развернул машину.
Мы снова прошли над грядой торосов.
Следы скрывались в ледяном гроте.
— Они прячутся от нас! — проговорил Афинский.
Мы переглянулись. Такое совсем не вязалось с представлениями об Арктике и полярниках. Люди прячутся от самолета, люди прячутся от людей, оказавшись среди океана, в сотнях километров от любого населенного пункта!
— Садимся? — предложил я Титлову.
— Действительно, что это за люди? — спросил, ни к кому не обращаясь, Патарушин.
— Два снежных человека, — отшутился бортмеханик Богданов.
Мы нашли подходящее поле для посадки километрах в трех от места, где видели следы. Сбросили дымовые шашки. Сели.
— Берите винтовки, и пойдем, — сказал Титлов.
Взяли винтовки.
— Не держитесь кучей, — приказал Титлов.
— Почему? — спросил Патарушин, когда мы, выражаясь языком военных, рассредоточились.
— Мишень больно крупная, — буркнул за Титлова Афинский.
Метрах в трехстах от торосов Титлов остановился.
— Мы у них на мушке. Вон они за четвертым торосом справа.
Пригляделись. Действительно, торчит меж зубьями льда дуло. Залегли.
Они молчат. Мы — тоже. Подождали, подождали, наконец Титлов крикнул:
— Кто вы?
Не ответили.
Афинский повторил тот же вопрос по-английски.
Молчание.
Мороз был крепкий, с ветерком нам в лицо.
— Отвечайте! — снова крикнул Титлов. — Отвечайте, черт возьми, кто вы?!
— Пошто лаешь? — донеслось из-за торосов.
— А пошто молчите?
— Кто вы такие? — спросили из-за торосов.
— Ну, уж это наглость, — пробурчал Патарушин, человек весьма чувствительный к вопросам субординации и вежливости.
— Летчики! — ответил Титлов.
— Выходи один. Поговорим. Только, чур, без ружья!
Мы переглянулись.
— Можно? — спросил я у Титлова.
Тот кивнул.
Я поднялся. Когда прошел шагов десять, из-за торосов навстречу мне вышел невысокий русобородый мужчина. Я внимательно приглядывался к нему.
Он двигался вразвалку, как ходят люди, привыкшие к тяжелому физическому труду, крепко ступая на ноги. Сблизились.
Я увидел, что мужчина немолод. За пятьдесят ему перевалило давно. Глаза из-под лохматых бровей смотрели сурово и подозрительно. Шел он неторопливо, и мы встретились гораздо ближе к его лагерю, чем к моему. «Непрост мужичонко-то», — подумал я.
Сошлись.
Не подавая руки, бородач сел на обломок льда.
Сел и я.
— Пошто идете за нами? — угрюмо спросил он.
— Вы-то как очутились здесь?
— Дорога заказана?
— Нет.
— Вот мы и идем.
— Да идите, пожалуйста. Мы помочь думали.
Я достал кисет, стал набивать трубку.
Старик опустил глаза и старался не смотреть на табак. Я раскурил трубку.
Старик крутнул головой.
— Хорош табак.
— Хорош.
— Духовитый…
— Душистый и крепкий.
Помолчали.
— Одолжите, может…
Я протянул ему кисет.
Бородач достал из-за пазухи трубку величиной с добрый кулак, покосился на меня.
Я махнул рукой.
Он плотно набил трубку, подобрал табачинки, случайно упавшие на снег. Потом достал спички и, прикуривая, второпях сломал две. Крякнул с досадой. Затянулся глубоко, даже глаза закрыл от удовольствия. Выдохнул дым не сразу. Вытер слезы, набежавшие на глаза.
— Дядя Митяй, — послышалось из-за торосов.
— Две недели без табаку, — словно извиняясь за несдержанность своего спутника, сказал бородач.
— Куда идете-то?
— На Диксон.
— До него семьсот километров!