Искатель, 1961 №6
Шрифт:
— Хорошо, товарищ Роберт, — сказал Климко. — Мы вас поддержим.
Смысл его слов Сосновский понял лишь ночью, когда зарево гигантского пожара внезапно озарило окна. Роберт выбежал на улицу: да это вагонное депо горит! И тут он вспомнил улыбку Шурика: «Мы вас поддержим». Так вот что означали эти слова!
Потом Шурик говорил Сосновскому: «Вы сказали, что будете сидеть дома, вот я и надумал устроить большую диверсию. Немцы сразу поймут: вы здесь ни при чем».
В этом поступке весь Шурик, замечательный подпольщик, верный друг. Такой уж юн был, Шурка. Временами он становился похожим на своего любимца Леньку Холевинского, выдумщика,
Климко был простым и скромным парнем. Он, наверно, рассмеялся бы, если бы ему сказали, что он совершает геройские поступки. «Да ну тебя к лешему, — сказал бы Шурка. — Не ерунди». Если кто-нибудь затрагивал то, что он считал глубоко своим, личным, Шурка прибегал к нарочито грубому: «Не ерунди». Однажды Сосновский спросил у друга, есть ли у него зазноба среди лидских девушек.
— Не ерунди ты, — засмеялся Шурка. — Время военное. Давай-ка лучше споем.
И, взяв гитару, запел. Голос у него был ясный, по-юношески звонкий. Особенно любил он петь одну бесхитростную и жалостливую народную песню:
Товарищ, товарищ, болят мои раны, Болят мои раны, болят..Роберт и не догадывался тогда, что Шурик и Маша Костромина любят друг друга. Узнав, что Машу зовут невестой Климко, Сосновский еще похвалил его за выдумку, с помощью которой Шурику удалось обмануть шефа и раздобыть для Маши пропуск в депо. А ведь она была действительно его невестой, возлюбленной. Но не только Сосновский — многие не знали об их любви, стыдливо оберегаемой от вмешательства посторонних. Такой уж он был, Шурка, девятнадцатилетний слесарь…
Вагонное депо, новостройка, было гордостью железнодорожного шефа. Гигантский цех, длиною в четыреста метров, мог вместить целый состав. Металлический каркас депо плотники обшили досками: немцы начали выкладывать каменный корпус, да передумали, решили ускорить строительство. В депо доставили новейшие станки из Германии, Чехословакии, Франции. В новом депо уже заканчивали монтаж оборудования. Кукелко, каждый день навещавший стройку, готовился к торжественному дню открытия.
На площадке, рядом с депо, грудой лежали ящики с инструментами и деталями станков. Толя Качан вместе с другими грузчиками носил ящики в новый вагонный цех. Он незаметно сунул в один из ящиков две канистры с керосином и, взвалив его на плечи, пронес мимо часовых в вагонное депо.
Ночью Шурик и Толя залегли у проволочного ограждения, напротив входа в новый цех. Ждали сигнала. На другой стороне депо, в четырехстах метрах от них, Ленька Холевинский должен был провести «разведку боем», отвлечь внимание охранников.
Вот вспыхнул луч карманного фонарика, раздался тонкий мальчишеский голосок, загремел железный лист, который Ленька бросил на проволоку. Часовые, клацая затворами, побежали вдоль депо на шум. Шурик и его приятель подлезли под проволоку, пригнувшись, скользнули в ворота депо. Там, в темноте, отыскали ящик с канистрами. Вылили керосин на груду опилок и щепок у стены. Насыпали пороховую дорожку. Весело пополз огонек по дорожке. Снова — под проволоку, оттуда ползком по картофельному полю, по огородам. Оглянулись сквозь щели в стенах депо засветилось желтое пламя. Вот оно лизнуло стенки, и враз вспыхнули, затрещали высушенные
Звуки тревоги, звон колокола, рев тяжелых пожарных машин. Ночь была ветреная, доски пылали жарко — через три часа от депо остались груды обгоревшего железа да пепел.
Из дневника Роберта. «Брутт… Его дом всегда наполнен полицейскими. Комендант труслив. Ночью заставляет шуцманов дежурить у дома. Говорят, у него бывают приступы панического ужаса. Страшит предателя партизанская месть, Он очень набожен, этот трус. По воскресеньям регулярно посещает костел. Случается, ходит туда в одиночку, надев «цивильное», гражданское платье. Брутт, как и многие здешние немцы-колонисты, католик.
Костел, костел… Только здесь мы можем казнить этого полицая.
Я представляю высокие оводы костела, полумрак, терракотовые фигуры святых. Выстрел раздастся здесь гулко, как орудийный залп. Все бросятся к выходу. Начнется паника. Вместе с толпой — на улицу. Людское море растворит тебя. Потом — тихая улочка, сады, заборы. План рассчитан неплохо. И все-таки… Нет, я не могу стрелять в костеле. Не могу оскорбить верующих. «Не убий в храме господнем…» Нет, это не сентиментальные переживания. Я не могу оскорбить их чувства. Я знаю, они простят мой «грех». Они ненавидят Брутта так же, как и я. и все-таки не могу. Пусть фашисты заводят лошадей в храмы, сдирают иконы и стреляют в мадонн. Они считают себя верующими! Мы, убежденные безбожники, человечнее и умнее.
Посоветовавшись, мы с. Савченко решаем привести приговор в исполнение не в костеле, а у выхода, на улице. Это увеличивает опасность, но мы идем на риск».
В воскресное утро Александра Иосифовна достает из сундука коверкотовый плащ — довоенное мужнино богатство.
— Роберт Юрьевич, вы просили найти что-нибудь понаряднее.
Роберт надевает плащ, шляпу — теперь, кроме ботинок, ничто не выдает в нем военнопленного. Александра Иосифовна, вздыхая, приносит откуда-то черные лакированные туфли:
— Эти подойдут?
Вася Савченко, наблюдая, как переодевается Роберт, смеется:
— Тросточку — и хоть в Берлин.
Вася тоже нарядился, но попроще. Куртка, галифе полувоенного покроя, сапоги — зажиточный крестьянин, заехавший в город навестить родственников. Вася должен неотступно следовать за Сосновским. «Подстраховка» — простейший тактический маневр. Так идут альпинисты в гору, связавшись одной веревкой, так — ведомый за ведущим — летят в небе ястребки.
Хозяйственный Савченко положил в карманы галифе две гранаты. В ответ на замечание Сосновского, что не нужен лишний груз, Вася, почесав затылок, меланхолично ответил:
— Да я все-таки захвачу. Разве ж она помешает, граната?
— Запасливый ты хохол, — рассмеялся Сосновский. — Кончится война, завхозом возьму.
В старинном костеле сумрачно и холодно. Тусклый, призрачный свет, пробиваясь сквозь цветные витражи, освещает преклоненные, сгорбленные фигуры. Белым пятном выделяется рыхлое лицо ксендза. Прямо перед ксендзом — комендант полиции Брутт. Он неспешно перебирает четки, шевелит губами, вознося господу молитвы. Роберт сжимает теплую рукоятку пистолета. Скорее бы этот лицемер, убийца вышел отсюда на свет, на ступеньки!