Искатель, 1996 №5
Шрифт:
— Из библиотеки, надо полагать, никто не брал эту книгу, — сказал Кори.
— Значит, кто-то стащил ее, — сказала вторая девушка с нескрываемым отвращением к неизвестному вору.
— У меня есть копия, — обратился Кори к рыжеватой девушке. — На неделю могу дать вам ее. Я вернусь к себе через полчаса.
Спасибо, доктор Кори, — улыбнулась в ответ рыжеватая девушка.
— Вы не видели Гольдберга? — спросил ее Кори.
Гольдберг было прозвище Гиллеля Мондоро, им же самим переведенное на немецкий. Студенты иногда с нарочитым французским акцентом называли Гиллеля Монт д'Ор[1]. Наверное, они относились к Гиллелю с симпатией, иначе не стали бы так безобидно и мило шутить в его адрес.
— Евреев
Она сказала это без всякой задней мысли, точно так же она могла бы произнести: «французов» или «испанцев» сегодня здесь нет.
— Монт д'Ор предупредил нас, что сегодня его не будет, — подтвердила вторая девушка. — Как будто мы и так этого не знаем. Мой парень тоже сегодня не пришел. Странно — он совсем не религиозный, а Иом Кипур отмечает.
— Атавизм, — сказала рыжеватая. — Наверное, это в нем сказываются молекулы ДНК или РНК. А вы как думаете, доктор Кори?
Кори понятия не имел, что сегодня еврейский праздник. Не удивительно, что здание притихло. Процент евреев, работающих в области теоретической физики и биохимии, был высок по сравнению с их общей численностью в университете. Может, потому, подумал Кори, что интеллектуальное воспитание, в основе которого лежит Талмуд, приучило их мыслить абстрактно? Не подтвердится ли идея Лысенко в наши дни? Кто вправе решать — какой закон верен, а какой — нет? Законы формулируют люди, наука развивается фазами, знания никогда не бывают до конца определенными, они всегда в какой-то мере относительны, считал Кори.
Он спустился по лестнице, туда, где находилась лаборатория, в которой проводились опыты на животных. Как и в тюрьме, дверь здесь можно было открыть только специальным ключом, своего рода отмычкой.
Самка шимпанзе по кличке Минни встретила Кори радостным повизгиванием и нажала кнопку, означавшую для нее появление банана в клетке. Кори положил банан в контейнер, присоединенный к клетке.
— Попробуй еще раз, — сказал он обезьяне.
Минни снова нажала красную кнопку, и банан проскользнул внутрь клетки. Очищая его от кожуры, Минни откинула назад голову и усмехнулась — совсем как та рыжая в библиотеке.
Никто не учил Минни нажимать кнопки, чтобы получить лакомство. Она переняла это умение от своего прежнего партнера Оскара, принесенного в жертву эксперименту. Его РНК инъецировали Минни, в память которой вошли хитрости Оскара. Она проявляла теперь ту же самую идиосинкрозию, которую Кори наблюдал у Оскара, его неприязнь к определенным студентам, его отвращение к определенной пище, которую Минни вполне охотно ела до инъекции РНК Оскара. Были ли новые свойства и привычки Минни результатом этой инъекции? И как долго пришлось бы обучать Минни навыкам, и уловкам Оскара, если бы в ее организм не ввели молекулы его РНК? Не получив ответа на эти вопросы, нельзя было приступать к экспериментам на людях.
Предложение (или требование?) Слотера казалось опасным. Кори поднял телефонную трубку и набрал домашний номер телефона Гиллеля. Ответила супруга Гиллеля Карен.
— Он в синагоге, — сказала она, — вернется во второй половине дня. Йом Кипур кончается с наступлением темноты.
— Значит, поздним вечером, — сказал Кори, думая о том, что времени на обсуждение с Гиллелем предложенного Слотером эксперимента не остается.
— Приходите к нам обедать, — голос Карен звучал как всегда весело. — Как только солнце скроется за горизонтом, мы приступим к еде, а я приготовлю сегодня к ночи все лучшее, что только смогу. Это нетрудно. Мать Гиллеля готовит отвратительно, но он уверен, что в этом деле она само совершенство. Все искусство в том, чтобы еда не пригорела, как это у нее бывает. И никаких маминых приправ!
Слова «приступим к еде» Карен произнесла по-немецки. Все в Карен нравилось
— Первый кусочек, съедаемый после поста, — уточнила Карен значение слов, произнесенных ею по-немецки. — Хотите, я обучу вас идишу и составлю вам партию внутри нашего круга? — смеялась она.
Стройная, совсем еще молодая женщина с лицом Нефертити и грациозными движениями евреев-сефардов, строгой походкой и копной черных как смоль волос, блестящих, будто покрытые лаком такой была Карен. Она не носила никаких украшений и не пользовалась косметикой, лишь оттеняла веки и красила чувственные губы. Гиллель повстречал ее в университете, где она изучала сценическое искусство. Карен, казалось, была рождена, чтобы стать женой Гиллеля.
— Как можно связаться с Гиллелем? — спросил Кори.
— Вам не стоит идти в синагогу. Без билета вас туда не пустят. Вы, наверное, не знаете, что евреи не могут молиться в праздник, если не заплатят за вход в синагогу? А тех, кто проникает в храм, не заплатив, выставят оттуда до начала церемонии. Как плутов!
Она снова залилась смехом, чтобы прикрыть легкое смущение. Карен не разделяла ортодоксальности Гиллеля, хотя и соединила свою жизнь с его жизнью.
— Не говорите Гиллелю, что я искал его, — сказал Кори. — Я не хотел бы нарушать его праздника.
— Конечно, не скажу. Вы сами сможете сказать ему это сегодня ночью. Мы ждем вас на обед. Гудбай. Я уже чую запах кое-чего жареного!
В телефонной трубке послышался щелчок. Кори расценил это, как хитрость, рассчитанную на то, чтобы предотвратить его отказ принять приглашение.
Он никогда, даже будучи ребенком, не принимал участия в развлечениях других людей. Всякий раз в подобных случаях им овладевало чувство, которое можно назвать «паникой перед закрытием ворот», боязнь зря потерять время и не успеть осуществить то, что он должен успеть сделать за свою жизнь. Кори отвел себе всего лишь четыре часа на сон, вставал в четыре часа утра и до семи читал новейшие научные публикации, а потом шел в университет, используя время в пути на обдумывание своих проблем. Его отец, выходец из Ирландии, видел в своем сыне лишь ребенка и ученого и заставлял мальчика упорно учиться. Кори закончил среднюю школу в четырнадцать лет и затем стал самым молодым из всех выпускников Чикагского университета, когда-либо получивших ученую степень доктора биохимии. Но чрезмерные учебные и научные занятия подавили в Кори эмоции, что выяснилось, когда он вступил в брак. Его жена, отличавшаяся скорее умом, чем красотой, выражала недовольство тем, что видится с ним реже, чем его же секретарша В тридцать восемь лет он получил Нобелевскую премию за исследование молекулярного строения рибонуклеиновых кислот и их функции в формировании памяти теплокровных животных. Неожиданно его жена умерла, и он замкнулся в себе еще больше. Ему предложили место профессора в нескольких американских университетах, и он выбрал Калифорнию — не из-за ее климата, а потому что его уговорил ректор университета. «Мы никогда не будем вмешиваться в избираемые вами планы и темы. Вы абсолютно вольны делать все, что хотите, и можете рассчитывать на нашу поддержку и сотрудничество».
Начинал Кори с экспериментов на морских червях cannibal platy helmints. Он привил тысячам особей способность на свету находить корм. В этих экспериментах один червь получал концентрированную РНК сотен своих предшественников, отчего у инъецированных червей возникала способность ориентироваться на свет. Кори сформировал у хомяков условный рефлекс, выражающийся в устранении препятствий, мешающих добраться до корма. РНК этих хомяков он инъецировал не имеющим такого рефлекса крысам и также достиг эффекта переноса памяти. Инъецированные крысы прямиком направлялись к препятствиям, устраняли их и подбирали кусочки корма, упавшие в специально подставленные для этого сосуды.