Искатель. 1963. Выпуск №2
Шрифт:
После ужина опять надо было драить палубу, снова чистить котлы и носить воду для завтрашнего чая. Руки у меня так пропитались жиром, что не отмывались даже горячей водой. Роба пропахла объедками.
Но и этот день кончился. Я возвращался в роту. Торопливо скрипел снег. Медленно двигался по сторонам черно-белый лес. Чистый воздух был сладким, как мороженое. А ноги подкашивались…
В кубрике было тихо: отбой уже сыграли. Леха лежал с открытыми глазами. Он увидел меня и отвернулся. Я достал из-под шинели миску с кашей, тронул тельняшку на его плече.
— Ешь.
Плечо
— Ешь, тебе говорят! — приподнялся вдруг на своей кровати Воронов.
Леха сел.
— Спасибо…
И стал есть.
В миску капали слезы.
Я быстро сбросил робу, аккуратно сложил ее, забрался на свою койку и с головой укрылся одеялом, чтобы не слышать, как скребет Лехина ложка.
…И почти тут же услышал:
— Подъем!
…Высоко над нами начинают тревожиться сосны. — Шаго-ом марш!
Ночь еще не ушла, да и не уйдет — завязла в лесу. В темноте над дорогой эхом мечутся песни. Где-то впереди — рота боцманов:
…Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…А за нами идут рулевые:
…под КронштадтомС комсомольцем, бравым моряком…Мы запеваем тоже. Слова этой песни — на мотив «Дальневосточной» — сочинил политрук Бодров.
Мы сами строим нашу школу юнговИ видим радость в собственном труде.Пойдем навстречу штормам, бурям, вьюгамЗа нашу жизнь, что создана в борьбе.Закончили петь. Шагаем молча.
Со стороны озера из кустов выходят на дорогу двое. Они в тулупах, валенках и, что самое странное, с удочками.
— Милеша Пестахов! — узнает кто-то?
Воронов — он идет рядом, у края дороги — здоровается с ними. Они говорят вполголоса, но можно услышать: «Подо льдом… улов. Недолго…»
— Рыбку ловят! — вдруг зло выговаривает Леха. И всхлипывает.
Сдержанно стонут перебинтованные снегом сосны. А запевала начинает новую И рота — кому какое дело, что творится вокруг! — рявкает:
Сонце лье-о-ца,Серце бье-о-ца,И привольно дышит грудь!..…После завтрака роты одна за другой выходят к учебному корпусу. Здесь еще два двухэтажных здания: штаб и дом, где живут командиры с семьями. На крыльце его стоит новый начальник школы капитан первого ранга Авраамов. Свет из окон косо ложится на золотые погоны.
— Здравствуйте, товарищи юнги!
— Здрась-товарищ-капитан-пер-ранга!
В крайнем окне второго этажа, откинув занавеску, на минуту появляется дочь капитана первого ранга — Наташа. Все смотрят на нее.
Леха тоже всегда смотрел. А сейчас… Я чуть поворачиваю голову и вижу, как вздрагивает от крепкого строевого шага его лицо — с закрытыми глазами…
X
До приезда Авраамова никто из нас не видел человека в погонах. Никто, кроме старшины Воронова. А мы… разве что в кино.
Когда капитан первого ранга Авраамов был назначен начальником школы, на Большой земле уже ввели новую форму. И он приехал к нам в погонах.
Юрка, увидев его, восхитился:
— Сила!.. — Тремя энергичными жестами он изобразил горбатый нос, бакенбарды и погоны. — Во, во, во!..
Через месяц вместе с ленточками и флотскими ремнями мы тоже получили погоны и погончики. Погоны на шинели — черные, с буквой «Ю», а погончики — квадратные, с той же буквой «Ю» — на робы и на фланелевки. Вечером, после занятий, пришивали…
У Воронова они были с тремя золотистыми лычками и буквами «СФ» — «Северный флот». Он спрятал их в рундучок около кровати и достал начатое накануне письмо, Юрка сказал:
— А говорят, у Авраамова еще старые погоны капитана первого ранга! Всю жизнь на флоте…
— Правда, товарищ старшина? — спросил Сахаров. — Он и до революции был кап-один?
— Отставить разговоры! — буркнул Воронов.
С письмом у него, наверное, не ладилось. Старшина отложил его, пощупал подбородок. Бриться рано. Присел около печки. Что же он погоны не пришивает? Мы пододвинулись, притихли.
— Расскажите что-нибудь.
Воронов молчал.
— Расскажите, — попросил Сахаров.
Леха стоял в стороне, около своей койки. Он положил на нее локти и смотрел в окно. А что там увидишь? Темнота…
— Чудинов! Комсорг! — позвал старшина. — Как у Василевского с тройкой?
«Будто сам не знает», — подумал я.
— Исправил, товарищ старшина, — ответил Леха. Он обернулся, подумал и тоже подошел к печке. Старшина знал тысячу разных историй. Он рассказывал их почти каждый вечер. Если, конечно, в это время не объявляли учебную тревогу. Или если смена не находилась в наряде. И если никто из нас утром не затратил на подъем больше минуты, а днем, на занятиях, не схватил двойку.
— Это, — начал Воронов, — еще в гражданскую войну было…
XI
Нет лыжни — замело! И куда ни пойдешь, всюду одно и то же: темнота, снег и гулкие стволы сосен.
Леха остановился, снял лыжу и начал очищать ее.
— Надо влево! — сказал Юрка.
— Может, попробуем прямо? — спросил я.
— Что вы, братцы! — удивился Вадик Василевский.
— А куда же?
— Ладно, — сказал Леха. — Короче. Вы мне доверяете?
Над нами тоненько, злорадно свистел ветер.