Искатель. 1963. Выпуск №2
Шрифт:
— А что ты предлагаешь? — спросил Юрка.
Вадик шмыгнул носом.
— Василий Петрович волнуется…
Старшина, конечно, волнуется. Это хуже всего, что мы подводим Воронова. Леха проверил крепления на обеих лыжах. Выпрямился.
— Тогда пошли!
И решительно повернули вправо,
…Воронов, отпуская нас, предупредил, чтоб вернулись засветло. Был выходной и как раз то время дня, когда темнота часа на два редела: небо становилось сизым, и в сплошной стене леса по обе стороны дороги проступали отдельные деревья.
Сначала
Теперь я знаю, что такое тишина. Это снег на деревьях. Это еловые лапы под снегом. И зыбкие ветви сосен в снегу… Иногда тишина треснет веткой. Иногда сыплется тоненькой струйкой снега. Тишина — это лес в глубоком-глубоком снегу. Настороженный лес, ожидающий ветра.
И громадная заснеженная впадина озера, неожиданно открывшаяся нам далеко внизу и впереди.
Тут мы не выдержали Тишина была нарушена. Вадик восторженно охнул и ринулся вниз. Юрка сдернул варежки, сунул обе палки под мышку и, заложив два пальца в рот, уже съезжая, засвистел как Соловей-разбойник. А Леха улыбнулся и сразу нахмурился.
— Сейчас Вадик навернется! — сказал он.
Точно! Вадик на половине спуска зарылся в снег.
— Вот как нужно, — сказал Леха, отталкиваясь палками.
Я успел подумать, что хорошо сделал старшина, отправив его вместе с нами. А потом уже просто ни о чем не мог думать — такой это был полет! Ух, как жалко стало, когда он кончился!.. Не сговариваясь, молча, пыхтя, мы стали подниматься на высокий берег озера. И снова кинулись вниз. Потом все повторилось еще и еще раз…
Прошло совсем немного времени, а над озером проступили звезды. Их сразу заволокло. Поднялся ветер.
Теперь я шел за Лехой, за мной — Юрка, а на шкентеле, как всегда, шел Вадик.
— Фу ты черт! — сказал он вдруг.
Леха остановился.
— Что такое?
— В шинели, наверно, запутался! — объяснил Юрка.
— Нет, а что? — подошел Вадик. — Мы, по-моему, здесь уже были…
— Короче, — сказал Леха. — У тебя все в порядке? Пошли.
Были мы здесь или нет? А кто его знает! Я теперь ни за что бы не определил, куда нам нужно идти. Один только Леха, может быть, догадывался.
Вадику явно хотелось поговорить. Он объявил, что у него вся тельняшка промокла.
— Тельняшка — это еще не позор, — усмехнулся Юрка.
Леха молчал.
Он молчал до тех пор, пока мы не вышли на дорогу. Тут наш комсорг вздохнул:
— Ну вот… Вы хоть почуяли, как снегом-то пахнет? Теперь — бегом!
Хуже всего, конечно, было, что мы подвели нашего старшину, нашего Василия Петровича Воронова. Он нам доверил, а мы..!
Старшина сидел на скамье, опустив голову, — один во всём кубрике!
Чадила его самокрутка.
Он поднял голову.
Мы, не решаясь пройти, стояли у дверей. Все-таки никто из нас не думал, что получится так плохо. Но не объяснишь, не оправдаешься — да и не станем мы этого делать! Надо было вернуться вовремя, а не плутать.
— Товарищ
— Разговоры!.. — перебил его Воронов. И опять молчание.
Вадик не выдержал.
— Нет, а где все? Нас ищут?
— Разговоры!.. — рявкнул Воронов.
Мы прикусили языки. И вдруг услышали:
— Становись! Напра-во! Из кубрика — шагом марш!
— Погорели!.. — прошептал Вадик.
— В штаб! — вдогонку нам крикнул Воронов.
Мы шагали в штаб гуськом — «в колонну по одному»: Леха, я, Юрка и, как всегда на шкентеле, Вадик.
— Не может быть, чтобы он доложил начальству, — сказал я.
Юрка оглянулся.
— Догоняет!
— Сейчас повернет, — предположил Вадик.
— Строевым! — крикнул Воронов. Мы стали чеканить строевой шаг.
Да, он привел нас в штаб. Неподалеку от подъезда, за палисадником, ребята из нашей смены — человек десять — пилили и кололи дрова. Остальные топили печи в коридоре второго этажа.
— Будут топить вот эти, — сказал старшина, мельком взглянув на нас. — Остальным построиться — и в кубрик. Отдыхать. Ясно?
Мы обрадованно кивнули: «Есть!»
— Поработайте ночку, — сказал Воронов. — Штрафники!
Сахаров подошел ко мне и сказал:
— За такие штучки вам бы по десять суток!
— Ладно, иди ты!..
Я так был рад, что все обошлось, — наплевать мне, почувствовал, на этого Сахарова!
Печи здесь были необыкновенные. Такие, наверно, есть только на Соловках. Если бы Вадик Василевский посадил себе на плечи еще одного Вадика, они могли бы войти в любую топку, не пригибаясь. Туда, в эти горящие топки, надо было швырять целиком метровые поленья, чтобы поддерживать настоящий огонь. Пальба там стояла оглушительная.
Печи топили раз в неделю, но зато всю ночь. И семь дней после этого в кабинетах было тепло, даже очень тепло.
Огонь полыхал в десяти топках сразу. Первым делом мы сняли шинели. Потом — робы. И, наконец, стянули тельняшки.
— Правильный у нас старшина! — сказал Юрка, улыбаясь и вытирая потный лоб. — Он ушел?
Леха кивнул.
— Я уже думал: нас ищут, — уставясь в огонь, вздохнул Вадик.
Шуруя в очередной топке, я взглянул на дверь рядом и узнал ее — кабинет начальника школы. Сто лет назад я приходил сюда, не меньше!
Дверь почему-то приоткрыта. Заглянуть? Я шагнул — и замер. Видна была спина Воронова. И слышно два голоса. Хрипловатый, напряженный — старшины и сухой, строгий, старческий — капитана первого ранга Авраамова.
— Вам, может быть, и просто, — сказал Воронов. — Достали старые погоны — и все! А у меня золотопогонники отца с матерью расстреляли! Не могу я их пришить, как большевик вам говорю.
— А я — не как большевик? — спросил Авраамов. — Для советской власти, во славу рабоче-крестьянского Красного флота, я обучил тридцать тысяч моряков Командиров! Офицеров! Так-то, Василий Петрович…