Искатель. 1965. Выпуск №5
Шрифт:
— Нет, нет! — закричал он, вскакивая с кресла. — Вы ошиблись! Скажите, что вы ошиблись…
Он весь дрожал, в глазах наливались слезы, синева померкла. Ассистент кинулся к сифону с водой.
Решетов вскинул голову от удивления. Оно было вызвано не самими словами — он ожидал чего-нибудь подобного, — а тем, как они были сказаны. В них слышалась неподдельная боль.
— Успокойся, мой мальчик. — Решетов ласково взял его за локоть. — У тебя великолепный талант, щедрый, большой. Но не в поэзии, не в искусстве. Посмотри, какой великолепный набор профессий ожидает тебя…
Он ногтем подчеркнул красные значки на листке. Юноша послушно проследил взглядом. Да, великолепные способности, отличные профессии,
— Но я не хочу их! — вырвалось у него. — Я хочу своего!
Лицо Решетова сделалось строгим.
— Ты пришел сюда сам. Чтобы узнать правду о себе, не так ли?
— Да, я верю науке! Но себе я тоже верю!
— Я тоже верю науке, мой мальчик. И потому не советую пренебрегать ее рекомендациями. Конечно, никто не неволит тебя. Но вспомни: свобода есть осознанная необходимость. Вот мы и помогаем тебе, другим, а если эксперимент удастся, то всем найти себя и свое место в мире. Никто не может быть талантлив во всем, увы, это исключено природой. Но у каждого человека — повторяю, у каждого! — обязательно есть две-три творческие способности к чему-либо. Каждый талантлив по-своему, понимаешь?
— К чему все это? — тихонько сказал юноша.
— А к тому, что все это было известно еще в середине двадцатого века. Но каким именно талантом обладает тот или иной человек, наверняка сказать было непросто. Иные юноши вслепую искали свое призвание. Конечно, им помогали учителя, но и те могли ошибаться. Иногда человек находил свое, а иногда нет. Почитай старинную литературу — источником скольких трагедий было неумение открыть подлинный талант! То, что мы делаем сейчас, — это выстрадано, пойми. Если этот эксперимент кончится хорошо, каждый будет узнавать от нас, в чем его призвание.
Ты думаешь, что твое призвание — поэзия. Это одно из самых частых заблуждений, когда кажущееся, порыв к творчеству принимается за действительное, за само творчество…
— Знаю! — юноша отстранился. — Знаю, на что и ради чего шел!
Теперь его глаза были сухи. Он стоял лицом к окну, и в его глазах плыли крохотные отражения облаков, причудливые, как фантазия, яркие, как огоньки. Глаза юноши вмещали в себя небо, всю бесконечность его далей и весь его простор.
— Да, — устало сказал Решетов. Его успокоительный, обволакивающий голос опытного психолога зазвучал глухо. — Да, ты можешь стать поэтом. Ценой неимоверного труда, самовоспитания ты можешь стать… средним поэтом. Хорошим — никогда!
Юноша взял со стола свою карточку. Покрутил ее в руках, потом смял и швырнул в окно. Листок упрямо распрямился, ток воздуха подхватил его и понес в сияющую синеву.
— А все-таки я буду хорошим поэтом! — крикнул юноша, исчезая за дверью.
— Дубликат будет ждать тебя здесь! — прокричал ему вслед Решетов.
И комнату наполнила тишина, бело-голубая тишина неба.
— Иногда мне кажется, что это слишком жестоко лишать юность уверенности в том, что она может все, — сказал ассистент, не глядя на Решетова.
— Любая операция причиняет боль, — отозвался доктор, в задумчивости расхаживая по комнате. — Но ведь она быстротечна, эта боль. Зато спасительна: она ограждает от худших бед в будущем — от разочарования и неверия в себя. Нет, мы поступаем гуманно, очень гуманно.
— А некоторые все же кричат вот так… Они надеются, что мы ошиблись.
— Ошибка невозможна, ошибка невозможна, — повторил несколько раз доктор.
Но думал он о другом. Не о Югове. Он думал о тех, кто безоглядно доверяет им, настолько доверяет, что уж не терзает себя никакими сомнениями, а берет призвание готовеньким, невыстраданным и уходит отсюда, насвистывая, самоуверенным шагом, словно по разостланному ковру, навстречу предопределенному будущему. Маршрут указан, и человек, быть может еще не успев почувствовать любви, уже вступает в
Мало его найти, надо еще воспитать. Уж не дарим ли мы им вместе с карточкой иллюзию легкости? Без увлеченности, без страсти, без полной отдачи себя талант не разовьется в полную силу. Может быть, что-то — и очень важное — машина не учитывает?
«Ладно, опыт только начат, — подумал доктор, — проверим».
Александр КАЗАНЦЕВ
ВИЛЕНА
В этом году исполняется двадцать пять лет как я выступил со своим первым научно-фантастическим произведением. Это был роман «Пылающий остров». Он начал печататься в «Пионерской правде».
Взявшись за перо, я был уже опытным инженером. О сверхаккумуляторе, об электрических орудиях, о полетах в космос, о множестве изобретений, которые я описывал в «Пылающем острове», я мечтал всерьез. Обгоняя жизнь и возможности научно-исследовательского института, руководителем которого я стал, я торопился воплотить технические идеи в жизнь, пока… в литературном произведении. Так же было и со вторым моим романом, «Арктический мост». Я увлекся техническим проектом подводного плавающего тоннеля, который можно было бы проложить между материками, в частности подо льдами Арктики.
Романы и повести вне зависимости от научно-фантастических идей, заложенных в них, я всегда стремился сделать произведениями, отражающими передовые идеи и чаяния прогрессивного человечества. Это я пытался осуществить и в романах «Мол Северный» («Полярная мечта»), «Льды возвращаются» и в повестях «Лунная дорога», «Внуки Марса» («Планета бурь»).
Сейчас я работаю над повестью «Вилена», с отрывком которой рад познакомить читателей «Искателя». В этой повести мне хочется показать прежде всего чувства людей в условиях нового времени, когда достижения техники могут породить новые конфликты, неведомые во времена Ромео и Джульетты. Люди нашего будущего, образы которых заложены в лучших людях современности, по-новому станут разрешать конфликты, утверждая тем черты нового человека, на которого всем нам так хотелось бы походить.
Прохожие оглядывались на маленькую изящную женщину не потому, что она была молода и хороша собой. На лице ее было выражение такой скорби, такого отчаяния, что людям становилось страшно за нее.
Женщина встала на бегущие вверх ступеньки ажурного мостика, переброшенного серебряной паутинкой через широкий проспект.
Далеко внизу по яркому голубому асфальту неслись встречные потоки разноцветных юрких машин. Вдали поблескивал на солнце островерхий шатер старой кремлевской башни, сохраненной на будущие времена прозрачным пластиковым покрытием. По обе стороны проспекта из густой зелени парков поднимались исполинскими раскрытыми книгами или надутыми парусами кораблей-великанов тысячеглазые башни жилых домов, со всех сторон открытых воздуху и свету.