Искатель. 1965. Выпуск №5
Шрифт:
— Руденко, Владимир Лаврентьевич, — церемонно представился старый ученый, усаживая гостью в удобное низкое кресло и сам садясь напротив. Лицо его теперь не казалось таким темным, как на экране, было свежим и розовым.
— Ланская, Вилена Юльевна, — через силу улыбнулась посетительница.
— Кто же вас не знает! — сказал старик. — Сколько радости вы приносите людям!
— Теперь я принесла вам не радость, а свое горе. Будет ли интересно слушать?
— Ежели смогу хоть чем-нибудь помочь!..
— Сможете! Но я хочу, чтобы помощь была взаимной. Я хочу
— Постараюсь ничему не удивиться.
— Я хочу предоставить себя для эксперимента, самого опасного, какой только можно провести в вашем институте… пусть даже смертельного…
— Но наш институт — Институт жизни!..
— Я слышала о некоторых ваших опытах…
И Вилена сбивчиво объяснила, чего она хочет…
Академик нахмурился. Горбясь, встал. С трудом прошелся по комнате — он был очень стар. Лицо его стало темным, как на экране.
— Как? Почему пришли вы к столь тягостной мысли уйти из нашей жизни, расстаться со всеми, кому вы дороги, кто вами гордится? Поверьте, это не праздное любопытство. Мне нужно узнать все, чтобы иметь возможность ответить вам согласием или…
— Нет! — умоляюще прервала она, потом громче повторила: — Нет! — И добавила страстно, даже гневно: — Нет! Только не отказом. Речь идет не просто о жизни, а о счастье!
— Вы хотите, чтобы наш институт стал Институтом счастья? — попробовал пошутить старик, но замолчал, заметив, какая боль отразилась на лице Вилены.
— Итак? Что же это? Любовь? — дружелюбно спросил старик, снова садясь, упираясь руками в расставленные колени и пытливо глядя на Вилену добрыми выцветшими глазами.
— Да, — печально призналась Вилена, теребя вынутый из сумочки платок.
Старик вздохнул.
— Разве можно не ответить вам взаимностью?
— Нет, Владимир Леонтьевич, дело не в этом. Мы любим друг друга с первой минуты.
— Значит, любовь с первого взгляда? Что же встало между вами в наше время?
Вилена молчала, словно собираясь с силами. Видимо, ей было очень трудно заговорить о самом сокровенном.
Тогда академик решил собственной откровенностью помочь молодой женщине:
— Я могу нас понять, дорогая Вилена. Уж позвольте мне вас так называть, Вилена Юльевна.
— Конечно, — кивнула головой Вилена.
— Я хочу вам рассказать о делах, давно минувших… Любовь всегда доставляла не только радость, но и горе. Мои родители жили в прошлом веке, в ином мире. Они полюбили друг друга, но мой дед, потомственный дворянин, не желал выдать замуж дочь за нищего студента, да еще за крестьянского сына. Но любовь оказалась сильнее сословных предрассудков, даже тогда она смогла соединить любящих людей, давших мне жизнь. А потом и мне самому пришлось преодолевать преграду…
— Вам?
— Да, дорогая, мне. В мое время уже не было ни кровной вражды, ни мести, столь трагически разделивших Ромео и Джульетту, но… существовали границы между государствами, социальными лагерями. Мы с моей покойной Мэри, Марией Робертовной, американкой по рождению и врачом, как и я, по специальности, встретились
— Я прошу очень многого. Знаю, что нелегко вам будет дать согласие. Но я уверена, что вы согласитесь, поняв меня, оценив все, что произошло со мной.
— Говорили, что нет повести печальнее на свете…
— Нет!.. Есть повесть печальнее, это моя повесть!.. — прервала старика Вилена. — Для этого я должна была бы рассказать вам все… и о себе… и о Владлене…
Она помолчала. Старик одобряюще смотрел на нее.
И она стала рассказывать… Академик молча слушал и кивал головой. Многое, конечно, он знал сам, многое дорисовывал своим воображением.
Перед ним развертывалась жизнь двух любящих друг друга молодых людей.
Семинар проводился в уютном зале института. Одна стена была сплошь занята двумя белыми пластиковыми досками, которые нажатием кнопки можно было переменить местами. Нижняя с уже написанными формулами оказывалась вверху, а на спустившейся можно было писать. Конечно, не мелом. Теперь уже никто им не писал. На белых досках рисовали огромными карандашами, похожими на те, какими прежде пользовались плотники для разметки бревен.
Зал был невелик. Сотрудники занимали несколько рядов. Сидевшие в первом ряду пользовались длинным столом, а следующие ряды были снабжены пюпитрами, приделанными к спинкам предыдущего ряда.
Когда Владлен Ратов и его товарищи по лаборатории: Костя Званцев и Ваня Болев — вошли в зал, профессор Шилов уже стоял, опершись руками о стол.
Едва они заняли свободные места, как он сказал:
— Темой сегодняшнего разговора будет переход группы Ратова на «План Озма-прим».
Костя и Владлен переглянулись.
Шилов был известным ученым, в свое время прославившимся дерзкими гипотезами. Это он еще до американцев Коккони и Моррисона указал длину волны, на которой вероятно ждать радиосигналы внеземных цивилизаций. Братья по разуму, рассуждал он, должны учесть, что всякая разумная раса, достигшая известного уровня цивилизации, будет изучать вселенную с помощью радиоприборов. В этом случае непременно будет изучаться космический водород, заполняющий собой межзвездное, пространство. А его атомы под влиянием ближних звезд-светил, как известно, излучают радиоволны на длине волны двадцать один сантиметр. Приборы разумной расы, изучающей космос, непременно примут, кроме излучения межзвездного водорода, и радиосигналы. Американские ученые пришли к тому же выводу. Начались исследования по плану Озма. Радиотелескопы были направлены к звездам Тау Кита и Эпсилон Эридана, около которых ожидали существования планет с развившейся жизнью. Правда, результатов эти исследования не дали, конечно, тридцатилетний срок в таком случае слишком мал, но имя Шилова стало известным.