Искатель. 1967. Выпуск №2
Шрифт:
Что это? Плавник огромной рыбы?
Я взглянул туда и тотчас увидел большой плавник, торчащий над водой. Он был темно-коричневого, как морские водоросли, цвета и несколько морщинистый по краям, длиной около шести футов и фута на два выступал над водой.
Я направил на него свой полевой бинокль и… увидел огромную голову и шею, поднимающуюся впереди плавника. Шея не соединялась с плавником, а торчала из воды на расстоянии 18 или больше дюймов спереди от него. Казалось, что шея была толщиной с тело человека и на 7–8 футов возвышалась
— Сергей Сергеевич, да вы, кажется, всерьез решили выследить «морского змея»?! — воскликнул я.
— Что? Где это вы взяли, дайте-ка сюда, — Волошин отобрал у меня бумажку и поспешно спрятал в ящик стола.
Он вроде слегка смутился, но тут же перешел в атаку:
— А что? Это вполне заслуживающее доверия свидетельство. Принадлежит ученому, английскому зоологу Миду Уолдо, опубликовано в солидном органе — «Записках Зоологического общества». Подождите, мне бы только с ним встретиться, а я уже приманю этого «змея» в гости! Тогда уж Логинов не отвертится…
Неугомонному Сергею Сергеевичу явно мало одних загадок угрей, хотя они все еще остаются темными.
Мы уже обнаружили на большой глубине три крупных скопления собравшихся на нерест угрей. Заброшенные сети принесли богатую добычу для наших исследователей. Все угри оказались американскими, значит, курс «Богатыря» был выбран правильно.
Ученые засиживались в лабораториях до поздней ночи, так что Логинов пригрозил ввести специальный сигнал отбоя, через пять минут после которого всюду будет выключаться свет.
Угрозу эту, похоже, никто не принял всерьез, потому что и сам Андрей Васильевич увлекался исследованиями не меньше других.
Улучив момент, я все-таки решил расспросить его о загадочной надписи, сделанной им в блокноте на заседании ученого совета.
— «Гибель запрограммирована»? — переспросил он, привычным жестом потирая щеку. — Не пугайтесь, в этой записи нет никакого зловещего смысла.
— Но что она означает?
— Помните, я говорил о том, что в организме речных угрей как бы последовательно включаются различные программы поведения, заложенные в них природой? Попадая в пресную воду, личинки превращаются во взрослых угрей. Потом наступает определенный момент — и угри устремляются обратно в море. И смерть у них тоже жестко запрограммирована, это очень важно. Как только закончится нерест, все угри погибают. Почему? Только в силу каких-то внутренних причин. «Смертный приговор» для каждого из них тоже строго запрограммирован природой, где-то записан в организме…
— Ну и что же? Хотя это очень интересно!
— Это заставляет думать, что память, передающаяся по наследству, имеет для ориентации угрей гораздо большее значение, чем мы предполагали раньше. Все записано где-то в нервных клетках угрей: и куда плыть, когда и каким путем возвращаться и когда умирать, понимаете? Вот мы теперь и ищем, где же прячется это программирующее устройство, где угри хранят свою память.
— И вам удалось уже что-нибудь выяснить?
Логинов
— Разгадка не дается легко в руки. Она как бы отступает все дальше вглубь. Нам уже приходится искать ее не в отдельной нервной клетке, а еще глубже — в изменении строения молекул РНК и других носителей наследственности…
Тут нас прервал очередной выкрик:
— Земля!
Я подошел к борту и ничего примечательного не увидел. Но более опытный Логннов посмотрел на мостик, где капитан что-то втолковывал вахтенному штурману, не отрывая бинокля от глаз, и сказал:
— Кажется, в самом деле остров. Надо пройти на мостик.
Я воспользовался случаем и последовал за Логиновым, а поднявшись на мостик, постарался пристроиться так, чтобы никому не мешать.
Капитан передал бинокль Логинову и, не оборачиваясь к рулевому, скомандовал негромко:
— Пять градусов право руля.
— Есть пять градусов право! — четко и весело повторил рулевой.
— Что это за остров? — спросил Логинов, возвращая бинокль капитану.
— Безымянный, хотя на карте обозначен.
— А подходы?
— В рифе есть хороший проход. Мы как раз к нему выйдем.
— Ладно. Я пойду распорядиться, чтобы готовились к высадке.
Логинов ушел. Мне очень тоже хотелось глянуть в капитанский бинокль, но попросить об этом я не решался. Островок и так уже был виден: белая кромка прибоя, а над нею — три вихрастые верхушки пальм, торчащих словно прямо из океана.
Будто приветствуя нас, над мостиком промчалась стайка каких-то шустрых небольших птичек. Они начали кружиться над кораблем, то высоко взмывая в небо, то камешками падая вниз. Казалось, птички вот-вот врежутся в волны. Но у самой воды они ловко замедляли полет и взмывали вверх, почти касаясь крыльями пенистых гребней.
С этой чарующей легкостью полета как-то особенно не вязались крики птиц — жалобные, стонущие, полные глубокой печали.
— Как они называются? — спросил я капитана.
— Называются эти птички кочурками. От слова «окочуриться», понимаете? И назвали их так потому, что верили раньше моряки, будто это не птицы, а души погибших без вести матросов. Потому и плачут они так жалостно. Бесстрашная птица! Сама-то не больше ладони, а залетает за тысячи миль от берегов, отдыхает и даже спит прямо на волнах. Истинно моряцкая душа.
— Аркадий Платонович, а остров обитаемый?
— Вероятно, нет. Хотя пресная вода, помечено, есть, но уж больно он невелик да гол, прокормиться нечем. И стоит на отлете, нечего тут людям делать. Вы посмотрите сами, вижу, как вы на мой бинокль поглядываете, — усмехнулся он. Но, протягивая мне бинокль, не удержался, чтобы не напомнить: — Только потом не забудьте поставить окуляры точно на нулевую отметку и повесьте его вот сюда.
Остров в сомом деле был маленьким и пустынным. В бинокль были видны широкие песчаные пляжи, густые заросли кустарников у подножья пальм. Но никаких признаков жизни.